Неудивительно, что, когда я вернулся домой, настроение у меня было – хуже некуда. Всю дорогу, мысленно повторяя  разговор с девушкой, я упорно спрашивал себя: что я сделал не так? Почему она не дождалась меня? А, может, бедняжку кто-то спугнул, и она убежала прочь с подаренной монетой в кулачке? Вслед за этими мыслями, разумеется, всплывала еще одна: увижу ли я когда-нибудь еще  свою синеглазку? И где мне искать ее в чужом городе? Хотя можно, конечно, наведаться на рынок и потолкаться в рядах, где торгуют корзинами  и прочей плетеной утварью. Вопрос только: будет ли она рада  видеть меня?

На последний вопрос у меня совершенно не было ответа.
В расстроенных чувствах, я оставил кобылу в конюшне  и поплелся к себе. Дядюшка заметил мой унылый вид и всполошился:

- Гай, что случилось? Почему ты такой бледный? Ты отведал в городе что-то не то? Вот говорил же я тебе - не заходи ни в коем случае  ни в какие харчевни!

В этих притонах людей кормят тем, что свиньи лопать отказываются. А если уж решишься там пообедать, нужно сначала выпить бочку эля!

- Потому что спиртное ослабляет страх? – ухмыльнулся я.

- Потому что оно убивает мелких болезнетворных созданий  на древнеиндийском языке именуемых микробами, – сердито парировал Бартоломеус. – А их в харчевнях – тучи!

  Я примирительно вздохнул.

- Дядюшка, успокойся. Ни в какие подозрительные заведения я не заходил. Просто устал, наверное, в дороге, вот и выгляжу не лучшим образом.

- Раз устал, конечно, отдохни, - отозвался ученый. - Только не слишком долго. Судя по краскам сегодняшнего неба, ночь будет безоблачная. А, значит, мы опять сможем вести наблюдения.  Приближается час интереснейшего астрономического явления: прохождение Венеры по диску Солнца. Такое случается не чаще одного раза в пять сотен лет. Поэтому телескоп надо настроить заранее.

  Я пообещал Бартоломеусу, что наведаюсь в обсерваторию, как только  солнце закатится за лес, и поспешил к себе. До вечера оставалось совсем немного, и мне хотелось тщательно продумать все детали грядущей  проверки  изобретения.
Но  чем дольше я над ним думал, тем большие сомнения  одолевали меня. В самом начале моих изысканий мне казалось, что достаточно научиться отталкиваться от воздуха крыльями – и я полечу. И, значит, надо только придумать – из чего эти крылья сделать? Но  дальнейшие наблюдения за птицами, показали, что в полете пернатые не машут  крыльями постоянно. В какой-то момент их подхватывает поток воздуха – и они – планируют. Именно этот процесс попытался повторить некий монах, который около тысячи лет назад спрыгнул  с башни своего аббатства, получив тяжелые травмы. Причина его неудачи понятна: саму сущность полета в те годы представляли достаточно смутно. Подъемную силу птицам дает не сама опора на воздух, а особый контур профиля крыла. Про этот «профиль» еще несчастный Петерус в своих записях упоминал. Но взлететь мало - надо уметь удержаться в воздухе. Ведь подъемная сила сохраняется лишь до тех пор, пока несущая поверхность крыла правильно ориентирована относительно воздушного потока. Устойчивость - вот главная проблема для любого летающего аппарата тяжелее воздуха.

Если он не имеет механизма, обеспечивающего устойчивость, то превращается в игрушку коварного ветра. А механизмов-то у меня никаких и нет. Кстати, птицы используют «взмахи» лишь изредка, когда необходимо тормозить для посадки или взлетать. Эти взмахи плюс движения ног позволяют им получить направленную вперед тягу, для того чтобы в действие вступила подъемная сила. Даже щетинки, бугры и неровности на поверхности крыла на эту самую силу работают и влияют. А откуда «неровности» у моего самодельного крыла?!!

Я даже выгнуть его толком не сумел. Точнее, сначала у меня получилось придать ему какую-то выпуклость с помощью молодых ивовых веток. Но потом ветки благополучно высохли  и гнуться перестали. В итоге у меня имеются просто два больших воздушных змея, соединенные между собой. Под каждое такое «крыло» можно просунуть руку – но на этом все технические изыски заканчиваются.

Я уже опробовал «вертикальный» взлет – но не смог даже приподняться над землей. То ли не так махал, то ли – просто делал это недостаточно долго, ибо сил не хватило. Возможно, мне следует уменьшить вес крыла. Но как это сделать, если из материалов  - только ветки и парусина?
Значит, нужно опробовать вариант того «летучего» монаха. И попытаться поймать воздушный поток. И планировать. Но для этого надо откуда-то удачно спрыгнуть. Вопрос – откуда? Высота замковой башни – недостаточна. К тому же, вокруг нее – лес.  А требуется свободное пространство. Можно, конечно, рискнуть и шагнуть  в пропасть с ближайшей скалы, но не факт, что я при этом уцелею. И тут дело даже не в том, что за свою идею я заплачу жизнью. Я – готов.

Но тогда дядюшка останется в замке совсем один. А здоровье и возраст уже не позволяют ему жить в одиночестве. Крутить колесики телескопа – это одно, а рубить дрова или латать дырявую крышу – совсем другое. Ему даже еду приготовить уже сложно. Поэтому все хозяйственные дела я давно взял на себя. Кто станет возиться в огороде или охотиться на куропаток, если я героически погибну? Поэтому в пропасть я соваться не буду. А вот поискать подходящую башню – можно. Хм! Поискать. Что ее искать, если вдали над лесом одна такая торчит?

А вот найти для астронома какого-нибудь слугу или компаньона – куда сложнее.

Во-первых, впускать в дом чужого человека – опасно. Никто не знает, что у кого в голове – и не побежит ли слуга доносить на хозяина? Во-вторых, платить за его труды практически нечем. А добрых бессребреников  вокруг вроде бы не замечено. Но чем, кроме денег , можно заинтересовать человека?

- Идиот! – воскликнул я, хлопнув себя по лбу. – Кроме денег всегда нужна крыша над головой! А что мне говорила девушка? Что ей нечем платить за комнату. Не знаю, как она посмотрит на предложение пожить в замке, но ее бабушке оно точно понравится! Вот только, что скажет Бартоломеус?

  Поразмыслив еще немного, я решил, что рассказывать дяде о встрече с синеглазой незнакомкой пока не стоит. Подождем, как говорится, дальнейшего развития событий. Пока же я буду усердно сетовать на то, что одежда – в дырках, огород – зарос сорняками, жаркое – вечно пригорает, а мы, занятые постоянными исследованиями, за всем уследить не можем. В общем, буду мягко, но настойчиво готовить ученого к мысли о необходимости появления в этих стенах пары заботливых женских рук.

Улыбнувшись этой мысли, я свернул чертежи и отложил их в сторону. Потом еще раз прикинул, сколько времени до вечера у меня остается. Если отправиться в путь прямо сейчас, то можно засветло доехать до башни и успеть вернуться. Заодно осмотрю горные склоны вокруг этого места и выясню, удобно ли там приземляться. Если не удастся залезть на башню, всегда можно будет найти подходящий выступ на ближайшей скале. Главное, чтобы восходящие потоки теплого воздуха удержали на весу мои крылья.

Я совсем уже было собрался уходить, но снова загляделся на полет ласточек. И подавил невольный вздох. Ну ладно, пернатые летают от рассвета до заката. Такими их природа создала, и они не могут  иначе. Но меня-то куда несет? Бартоломеус шутит, что я и на земле-то не совсем крепко стою на своих ходулях. То и дело норовлю за что-то зацепиться и куда-то хлопнуться. Почему же небо так манит меня? Отчего мне не живется спокойно на этой грешной земле? А ведь я мог бы, наверное, продав пару дядиных золотых штучек подкопить еще деньжат, купить себе клок земли, построить дом, жениться на дочери какого-нибудь лавочника, и жить себе спокойненько, считая монеты и копаясь в огороде. Да вот беда в том, что я тогда был бы уже не я! Наверное, ученый был прав, когда говорил, что без любопытства, тяги к знаниям и стремления познать неведомое, человек постепенно превращается в своего лохматого предка, озабоченного только вкусной жратвой да мягкой подстилкой.

- Самым первым в мире ученым, мой мальчик, - частенько вздыхал дядюшка, отложив испачканное в чернилах перо, - был, несомненно, тот, кто изобрел колесо. И боюсь, что его сразу же убили неблагодарные соплеменники. Один ничего не понял и разозлился, другой отдавил себе ногу, третий – просто так. Чтобы не высовывался! Уже тогда существовали эти подлые и трусливые формулы: «Не высовывайся! Тебе что – больше всех надо? Наше дело – сторона, пусть король за нас думает». Но не стоит впадать в отчаяние! Глядя на тебя, Гай, я радуюсь, потому что вижу  огонь азарта и жажду нового в твоих глазах. Поистине, нам, усталым старикам,  есть, чему поучиться у детей! Ведь для них не существует границы между возможным и невозможным. Эти границы придумали взрослые. Нужно только очень сильно чего-то хотеть, чтобы это стало реальностью... И я верю, что в своих исследованиях ты намного обгонишь меня!

- Эх, дядюшка, знал бы ты, насколько  я собираюсь тебя обогнать, - вздохнул я, быстро сбегая по лестнице и залетая в конюшню. - Ты-то улетал в поднебесную высь только в мечтах, а я собираюсь совершить это на самом деле.

  Старенькая кобыла, осознав, что я седлаю ее уже второй раз за день, возмущенно заржала, но покорилась. И поплелась прочь от замка по узкой горной дороге, двигаясь  привычной тряской рысью. Неширокая тропа сначала поднялась на перевал, который мы с бедной мамой чудом преодолели шесть лет назад, а потом нырнула в поросшее густым лесом ущелье. Я ехал, почти отпустив поводья, предоставляя мудрой лошади самой выбирать удобный путь. Вокруг меня гладкими серыми колоннами тянулись к небу стройные буки и крепкие ясени. Осенняя листва уже начала опадать, и копыта моей старушки глухо стучали, погружаясь в буро-желтый ковер. Было очень тихо, как всегда бывает в густом лесу осенью.  Лишь под корнями кое-где еле слышно шуршали мыши, да негромко  скрипели под налетающим ветерком засохшие ветви. Пахло грибами и влажной землей.
Тропинка пошла вверх, и я снова поднял голову, рассматривая небо в просветах между густых крон. И все же откуда у меня эта тяга к непостижимому, неземному? К тому, что нельзя ни съесть, ни выпить, ни в карман положить? Ведь большинство жителей  того же  города подняли бы меня на смех, заикнись я только  о полетах над  облаками. Дескать, не дал Господь человеку крылья, значит, и дурью маяться нечего! А есть ли еще на этом свете кто-нибудь, кто так же тянется к небу, как я? Кроме, моего дяди, разумеется. Наверное, я просто боюсь остаться один в этом неуютном мире, когда дядюшка его покинет…

Тут мои мысли, против воли, опять перескочили на воспоминание о встрече с синеглазкой. Смогла бы она понять мои мечты? Разделила бы их? Или тоже посмеялась над глупым мальчишкой? Нет, мне не хотелось так плохо думать о ней! И я представил себе, как мы стоим вместе на вершине башни, и на двоих у нас – два огромных крыла. Девушка сжимает мою руку, чуть вздрагивая от волнения  и робко улыбается. А я тоже улыбаюсь ей, крепко обнимаю за плечи… И - вот мы уже летим над ледяными вершинами, квадратиками полей и синими блюдцами озер. И только – ветер в лицо, и сердца наши бьются в такт, а распахнутая синева впереди – беспредельно прекрасна!

На этой дивной картинке лошадь бесцеремонно встряхнула меня, преодолев очередной подъем, и я вздрогнул, увидев между стволов очертания знакомой башни. Погруженный в свои мысли, я и не заметил, как лиственный лес сменился хвойным, а мы с усталой кобылой добрались до очередного перевала. Теперь лошадь стояла на вершине поросшей густым ельником горы, а тропа уходила вниз, в долину, в которой, кажется, никто, кроме диких зверей не обретался.

На краю этой долины, в стороне от тропы, одиноким перстом торчала та самая башня. Даже с дальнего расстояния она выглядела совершенно нежилой. Каменные стены, некогда окружавшие ее, превратились в бесформенные груды камней, над крышей не вился дымок, в узких подслеповатых бойницах  не мелькали людские тени.

Я спешился, чтобы дать лошадке отдохнуть, присел на камень и задумался, прикидывая расстояние от горного склона, где сейчас стоял, до башни.

В общем-то, чтобы подняться в воздух, мне не надо было карабкаться на самый верх ветхого каменного строения, а потом прыгать вниз. Если мои подсчеты верны, я вполне смогу разбежаться вниз по склону, и с силой оттолкнуться от земли. А там уж меня подхватят и понесут, как добрые руки, восходящие потоки теплого воздуха. «Перепрыгивая с потока на поток» можно, я думаю, пролететь немалое расстояние.

Тут в моей глупой голове мигом нарисовалась картинка с полетом над городом и ласковым синим взглядом, следящим за мною с земли. Мысленно я встряхнул себя, как следует, и строго сказал сам себе:

- Для начала – обследуй весь склон. С виду – он довольно ровный и покрыт густой травой да мелкими елочками. Что, кстати, очень удобно – если свалишься, они смягчат удар. Но надо глянуть – что там под башней?  Вдруг случайным порывом ветра меня понесет в сторону? Не хотелось бы  потерять поток и сверзиться на острые обломки. Вот если они за столько лет заросли мхом и орешником – тогда другое дело.

 Приняв такое решение, я снова залез на многострадальную лошадь и начал искать дорогу к башне. Это оказалось не так-то просто.
Ровная дорога закончилась, и мы углубились в густые заросли. Низкие кряжистые кусты падуба упорно цеплялись за голенища сапог, колючий можжевельник преграждал путь, вставая передо мной, как рыцарь в игольчатых доспехах. Наконец, изрядно запыхавшись и исцарапавшись, я все-таки напал на более-менее ровную тропку, почти теряющуюся в пожухлой зелени. Она закончилась как раз под стенами башни.

- Прямо, какая-то сказка про спящую принцессу, получается,  - пробормотал я, вытирая пот со лба. - И дремучий лес имеется, и непролазные кустарники, и заброшенный замок. Правда, моя принцесса живет отнюдь не в замке. Ладно, хватит думать о девушках, посмотрим лучше, можно ли пробраться в это строение?

  Я раздвинул колючие ветви и с изумлением обнаружил прямо перед носом запертую дверь. В отличие от замшелых камней башни, она выглядела вполне новой и крепкой. Тяжелые доски были плотно сколочены и укреплены коваными скобами. Замочная скважина выглядела так, будто открывать ее полагалось не ключом, а средних размеров кочергой. Ни на что  не надеясь, я ударил в дверь кулаком, потом попробовал толкнуть ее плечом. Она стояла, как монолит, даже не скрипнув в ответ на мои старания.