Одинокий и гордый король
Без королевства и без земель –
Я, бежавший из-под неволь,
Не променявший волю на хмель.

По дороге в царство мое
Воля моя не умерла,
По дороге в царство мое
Я не держу за пазухой зла.

Все горькие и нелепые неурядицы прошедших месяцев, все пережитое мною за это короткое время, точно кровь из открытой раны, выплескивалось сейчас на лист.

Никогда я не шел по кривой,
Часто встречая черное зло,
Не убоявшись, бросался в бой,
И чаще всего, мне не везло.

Но по дороге в царство мое
Воля моя не умерла,
По дороге в царство мое
Я не держу за пазухой зла.

И, когда закончится путь,
Не потушу в сердце пожар.
Пусть переполнит он мою грудь –
Я приму корону, как дар!

Я дописал последнее слово, с силой нажав на перо, так, что тонкая бумага едва не прорвалась в этом месте. Потом выдохнул и перечел написанное.

Я знал, что утром надо будет сделать это еще раз, чтобы изменить стих к лучшему, потому что ночью внутренний критик спит, и все сочиненное в этот глухой час поначалу кажется безупречным. Но, кажется, стих, и впрямь, вышел хорошим. Вот только кто его прочтет? Приютившие меня нищие чудаки-философы? Ну, разве что им это покажется интересным.

  Прежняя тоска черной водой опять подступила к сердцу.
Зачем я копошусь, кропаю стишки и пьески, пытаюсь воевать с ветряными мельницами, то бишь, с дураком главрежем и им подобными?! Ведь знаю же, что все бессмысленно! Победят, в конечном итоге, депутаты и олигархи-колбасники, театр пойдет с молотка, артисты разойдутся кто - куда, может, погрустят немного, и снова заживут своей обыденной жизнью. Ну, не станет в этом мире моих слов, не станет чуть позже меня – так он от этого не рухнет! Дочери вырастут в чужой стране, и не вспомнят, оставшегося в России, отца-неудачника. Единственный человек, которому я был дорог, моя бабушка – давно в могиле. Исчезни я вместе со стихами и кучей творческих замыслов в голове – никто и не заметит!

А я все, как дурак, жгу свечу и складываю нелепые слова, уже не зная и сам – зачем и для чего?

- Странно, кстати, все получается, – подумал я. – Моя приличная бабушка умудрилась вырастить беспутную дочь. У странных родителей вышел вполне нормальный – я. А дальше опять пошла карма – и из моих девчонок ничего хорошего не вышло. За «Levi Strauss» смогли Родину продать. Мда! Забавно было бы взглянуть на своего прадеда! Тем более  что моя старушка папашу своего вспоминать не любила…

Дальше в моем сознании, видимо, наступил провал. Причем я так и не понял: уснул ли я или просто отключился под напором отчаяния и душевной боли.

Но когда я открыл глаза, камин уже почти догорел, и гаснущие угли бросали на стены последние алые блики. Я покрутил одеревеневшей шеей, недоумевая: в честь чего я вдруг улегся спать на полу, раз есть диван? И вдруг услышал донесшийся со стороны дивана негромкий шелест.
Я обернулся. И застыл на месте, борясь с желанием перекреститься или хотя бы протереть глаза. Там сидел незнакомец в черном плаще, примерно, одних со мною лет, насколько я смог разглядеть в неярком струящемся от камина свете.

- Сударь, не надо отчаиваться, - повторил он недавно сказанные мне слова бродячего философа. - Если хотя бы одному человеку нужно ваше творчество – не бросайте его! Даже если этот человек – вы…

- Вы - кто? – прошептал я. – И как, черт возьми, сюда попали?

  Вместо ответа незнакомец встал и небрежным движением сбросил с плеч свой плащ. После чего подошел к подоконнику, взял залитую воском бутылку, служившую мне подсвечником, и воткнул в нее новую свечу. А потом достал из кармана… огниво! Да-да, кресало и кремень, точно в старой детской сказке. Странный мужчина щелкнул огнивом, свеча загорелась, и он снова повернулся ко мне. Теперь я мог рассмотреть своего ночного гостя во всех подробностях. Незнакомец был одет в бархатный камзол, стянутый в талии широким кожаным ремнем с золотой пряжкой. Из-под широкополой шляпы с пером на белоснежный кружевной воротник падали темные, слегка вьющиеся на концах волосы. Тонкое лицо с длинными усами и короткой густой бородкой покрывала аристократическая бледность, а глаза в зыбком свете свечи казались совсем черными и бездонными.

- Сударь, - повторил он низким глубоким голосом, - Я вижу, вы не на шутку озадачены  и даже не узнаете меня.

  К тому времени я давно уже вскочил на ноги и торчал теперь посреди комнаты, как гвоздь в стенке, не зная, что мне делать дальше.

- А откуда я должен вас знать? – растерянно и оттого несколько агрессивно буркнул я.

  Мужчина снисходительно улыбнулся и расстегнул пару пуговиц у ворота своего камзола. В его ладонь упала тонкая золотая цепочка с большим медальоном. Насколько я сумел разглядеть, на нем было вычеканено изображение короны и чего-то еще. То ли меч, перекрещенный с пером, то ли еще какая хитрая символика.

- И что из этого? – тупо, но непреклонно продолжал вопрошать я.

- Я – король, - просто ответил незнакомец. – Одинокий, без королевства и без земель, как вы изволили только что написать.

  Тут меня осенило, что все увиденное и услышанное секунду назад – не  что иное, как плод больной фантазии моей внезапно поехавшей крыши. Видимо, она не снесла всех выпавших на мою долю злоключений.

- Ну-у, это как сказать! – невозмутимо откликнулся на мои мысли Одинокий Король. - Грань между безумием и гениальностью так зыбка! А обыватели ненавидят и боятся и тех, и других. Однако, госпожа История все расставляет на места. Сеньора Кихано современники называли безумцем, но для многих  нынешних читателей он стал – воплощением рыцарского благородства. Доблестную Орлеанскую деву сожгли, как ведьму, а в ваши дни ее причислили к лику святых.

- «Пророков нет в отечестве своем, да и в других отечествах - не густо» – вздохнул я, невольно поддерживая этот более, чем странный разговор. - Мне-то что делать? Пафосно отбросить коньки в надежде, что умные потомки по заслугам оценят мои творения? Так ведь и автор цитаты как-то не сильно этого дождался. Потомки до сих пор спорят – гений он или урод?

- Ни в коем случае! - горячо воскликнул Король. – Сударь, если в этот час отчаяние ледяными тисками сжало ваше сердце, вспомните обо мне! Я не отступал перед злом, я без раздумий бросался в заведомо безнадежный бой, если на кону была жизнь и честь моих друзей! И я побеждал вопреки логике и здравому смыслу. Потому, что вы сами создали меня таким! Так пусть же в этот черный час автор примет совет от своего героя.

  Он подошел ко мне совсем близко и тихо сказал:

- Вы потеряли веру в себя, сударь. Но эта вера не лежит на дороге, как камень. Ее надо сотворить, как хлеб, ее надо все время творить заново и создавать. Верьте в себя, не теряйте надежду и помните: то, во что вы верите, однажды оживает и становится вашим миром…

  Свеча в бутылке затрещала и внезапно погасла. Угли в камине потухли, и комната погрузилась в полную темноту. Чертыхнувшись, я кинулся шарить в потемках, ища зажигалку. А когда нашел ее, ни с того, ни с сего опять вспыхнуло электричество. Оброненная книга лежала на полу. И нигде не было даже следа моего таинственного гостя! Ни плаща, брошенного им на диван, ни даже перышка из шляпы. Но, приглядевшись, я заметил на стене под подоконником две прямые короткие царапины. Как раз в том самом месте, где Король стоял  и касался выцветших обоев кончиками своих острых длинных шпор…

  Я щелкнул выключателем и рухнул на продавленный диван.

- И куда крестьянину податься? – грустно спросил я сам себя. – Умирать глупо и рановато. Даже, если бы таковое желание у меня присутствовало, одного его маловато. Это только в сказках богатырь решал, что, если миссия выполнена, то ложился на лавку и помирал точно в установленный им самим срок. А я так не умею. Да и не выполнено в жизни ничего такого, за что было бы не стыдно. Я, если подумать, даже обычную мужскую программу не исполнил. Что там у нас – дом, сын, дерево? Дом я не построил, а благополучно про… Ну, то есть, пролюбил – если выразиться культурно. Сына – тоже не родил. А дерево, по всей видимости – я сам. Меня, конечно, можно посадить, если я внезапно надумаю придушить нашего главрежа, или госпожу Горгону, но что это даст?

Опять уйти во внутреннюю эмиграцию? Или – отбыть в настоящую?

Вот папенька с маменькой-то обрадуются! Впрочем, не обязательно тащиться для этого в Штаты. Можно сделать генетическую экспертизу, поменять паспорт и навестить историческую родину. Только зачем? Узнать, что дед Мажюлис – махровый нацик и национальный герой? Так мне-то с этого какая польза?

Не стану же я писать свое «Путешествие с врагом»? Рута Ванагайте уже прекрасно осветила эту тему и без меня… Я, когда ее книжку читал, тетеньку искренне пожалел. Узнавать правду иногда очень неприятно. Хотя, в отличие от нее я прекрасно знаю, что в Литве происходило. А вот разбираться в том – чья кровь во мне течет, ни разу не хочу. Спрятавшись за дедову фамилию, я от всех этих ужасов достаточно удачно отмежевался…

 Я закрыл глаза и попытался «выключить» голову. Что толку в сотый раз тщетно перебирать варианты, если решения задачи все равно нет? Но в мою дурную башку тут же услужливо полезли строчки:

Что ты замер? Не знаешь, куда идти?
В этом облаке нет для тебя дверей?

Ну, тогда отталкивайся и лети
На неясные отсветы фонарей.
Окаймленный ими бетонный луг,
Может стать посадочной полосой,
Если в небе вновь заблудился вдруг
Без еды, без топлива и босой.

- Ну, заблудился – и что? – буркнул я. – Понять это я и сам могу – даже со своими театральными извилинами. Дальше-то – куда?

  Впрочем, «куда» я почти придумал: надо идти в таверну и сдаваться в грузчики. Тяжелый физический труд благотворно действует на ушибленные творчеством мозги. Так что спать после него я буду сном младенца. Да и философов своих надо выручать – а то они день с ночью путают и на работу не являются. Поднявшись с дивана, я взглянул на часы  и решил, что пора выдвигаться в заданном направлении. Даже, если заведение еще закрыто – все равно  мозги нужно проветрить. Вот только свое имущество надо все-таки припрятать. Мало ли, какие незваные гости могут пожаловать в особняк в мое отсутствие? И, запихав сумку с ноутбуком в пыльные недра своего скрипучего ложа, я отправился совершать трудовые подвиги.