- Значитца так, – сказала Лика. – Комната тут моя, но на диване ляжешь ты. Сей предмет мебели от бабки Фаины остался и на мой вес не рассчитан. Так что я, как правило, на полу сплю. А то сегодня днем прилегла сдуру на диван и едва его не порушила…

- Ну, хорошо, хорошо, – согласилась я. – Только ты мне на сон грядущий все-таки поведай – на кой икс ты в сумке гантель таскаешь?

  Девушка рассмеялась.

- А это я у бабы Иры научилась. Дело в том, что наша бывшая спортсменка над нами шефство взяла – надо мной и братцем. Мы же тут с Витькой все детство тусовались. Только у меня по физре всегда «пятерка» была, а у этого «ботаника» - единица. Ну, лениво ему было даже зарядку делать. Вот наша уважаемая Ираида Леопольдовна и решила ему на день варенья гантель подарить. Сунула ее, значит, в сумочку  и отправилась на почту за пенсией. Торт, видимо, потом купить хотела. Подсластить, так сказать, мальчику пилюлю. А на той почте ее какие-то уроды углядели и за ней пошли. А братец мой возле Смоленского кладбища проживает. Ну вот, Ираида и решила где-то там путь срезать. Типа – место тихое, дорожка – асфальтовая. А ее амбалы догнали и потребовали денежкой поделиться. Намекнув, что нечего шляться без дела там, где и так рано или поздно окажешься. Так она от них сумочкой-то и отбилась. Потом, правда, пришлось ментов вызывать – чтобы злодеев пострадавших забрали. Вот и я решила сей снаряд на вооружение взять. А то ведь тоже иногда к кузену в гости захаживаю…

- Прикольно! А бабушка ваша, значит, в этой комнате жила? То-то я смотрю, сколько тут всяких безделушек старинных по полочкам наставлено!

- Ага. А дядюшка Жанно помещался в кабинете. И на три замка от мамаши запирался. Она ж все норовила у него порядок навести. Так что бедный  академик свою диссертацию три раза переписывал и дважды - из помойного ведра вылавливал. Бабушка Фаина была со странностями…

- А я вот свою бабушку почти не помню, – вздохнула я. – Мне лет пять было, когда она умерла. В магазин за хлебом вышла – и не вернулась. Но я не особо горевала – я дедушку Сему больше любила. Он со мной разговаривал, а я – с ним. Только у него сердце было больное. Он же тоже незадолго до войны родился, как и ваши старушки. А потом в гетто попал…

- Как же он уцелел-то?!!

- А его в чемодане вынесли. Какая-то польская монашка ребенка пожалела. Только я про это уже потом узнала. Из интернета. Про войну дед говорить не любил. Все больше рассказывал – как он на доктора учился.

- Вы с ним вдвоем жили?

- Вдвоем. А потом он понял, что болен и из больницы не вернется. И отвел меня в детский дом. А я все плакала, что мне не с кем будет разговаривать.

А он меня утешал  и говорил, что для разговоров у нас впереди – Вечность.

В общем-то, так и есть. Потому, что я до сих пор с ним все время мысленно беседую. А еще хочу позвонить ему по телефону и спросить: ты там уже нагостился? Когда вернешься? Я соскучилась…

  Тут я шмыгнула носом и уткнулась лицом в подушку. Лика потопталась рядом, погладила меня по плечу – и улеглась спать.
И то сказать – чем она меня может утешить?

Я лежала в темноте, стараясь плакать не слишком громко. А потом неожиданно вспомнила свой странный сон. И то, как седой мужчина смотрел в нем на свою дочь! Кажется, я первый раз пожалела, что не знаю своего отца. Хотя, может оно и к лучшему? Вдруг бы он оказался таким же, как моя мамаша? Мда! Как там в тырнетах пишут? – «Самый главный вклад в воспитание ребенка - правильно выбранный папа!» Хотя это явно не мой случай. Мой – это съездить к родне на танке – чисто в гости…

Ладно, хватит ныть! У меня есть светлая голова, любимый универ, новые друзья   и некое подобие дома. Так что прорвемся! Надо спать, а то на лекции опоздаю…

Я тихонько всхлипывала в подушку и сама не заметила, как уснула.

Наверно оттого что перед сном я думала про седого испанца, он приснился мне вновь.
Только теперь он был без дочери. И стоял не в комнате с печкой-голландкой, а в роскошном кабинете, явно принадлежащем какому-нибудь вельможе. Стены комнаты были обиты темно-алым узорчатым шелком, на мраморном полу лежал пушистый персидский ковер. Каминную полку украшали огромные позолоченные часы в виде летящей колесницы.
Испанец в черном с золотыми позументами камзоле стоял спиной ко мне.

А напротив него в большом мягком кресле с овальной спинкой сидел хозяин кабинета. Невысокого роста полный мужчина с пышно взбитыми волосами и круглым румяным лицом. Одет он был по-домашнему: в бордовый, отороченный мехом шлафрок, накинутый поверх кружевной рубашки. Вельможа приветливо улыбнулся гостю. Но взгляд его небольших, близко посаженных глаз оставался холодным и оценивающим.

- Прибыли, значит, в нашу северную Пальмиру из цветущих долин Гишпании, сеньор Фернандо? Чтобы нести, так сказать, юному русскому театру свет европейской мудрости? Что ж, похвально, весьма похвально!

  Испанец тоже вежливо улыбнулся и заметил:

- Дошли до наших краев известия, дон Эуладжин, что светлейшая императрица Катарина издала указ о строительстве комедиантного дома и проведении в нем комедий и прочих зрелищ для люда простого и благородного.

- Построили, построили, так и есть.

  Мужчины говорили между собой не по-испански, а почему-то на немецком.

- Ну, разумеется, - подумала я во сне. – В восемнадцатом веке далеко не каждый вельможа мог похвастаться знанием языка Сервантеса и Лопе де Вега. А вот немцев в Россию  со времен Петра Первого понаехало – хоть отбавляй. Да нам и на уроках истории рассказывали, что русские аристократы даже между собой охотнее беседовали по-французски или по-немецки, чем на родном языке.

  Между тем, интересный диалог продолжался. Русский вельможа подался вперед и вперил в испанца пронзительный взгляд:

- Однако же вот чего я не пойму, сеньор…

  Он глянул на какую-то бумажку.

- Сеньор Фернандес. Что же это вам дома не сиделось? От Севильи до России путь не близкий. Зачем же счастье-то искать на чужедальней сторонке?

  Он проницательно усмехнулся. Седой мужчина заметно помрачнел, на мгновение опустил глаза, и тихо произнес:

- Затем, что его светлость, дон Аранда, первый министр его величества Карла Третьего, издал указ о запрещении «auto». То есть театров, десятилетия игравших испанские пьесы на нашем родном языке. И основал труппу «королевских резиденций», где исполняются теперь только французские пьесы. Многие наши драматурги кинулись подражать французским образцам. Но я не из тех! Выспренность, ходульность, котурны – помилуй, Боже, это не по мне. Пусть французские актеришки декламируют свои бесконечные трескучие оды. Я – за старые добрые испанские пьесы, где звенят шпаги, а любовь крепка, как андалузское  вино. Где поет сегидилья, и гремят кастаньеты.

  Голос артиста по фамилии Фернандес окреп. Последнюю фразу он почти выкрикнул, пылко и решительно.
Его русский собеседник удивленно вскинул брови, но потом понимающе кивнул:

- Традиции беречь – это святое дело. Это мы понимаем. Да ведь и юный российский театр не одними переводами с французского да немецкого сыт. Вот есть у нас свой поэт и комедиограф – действительный статский советник Сумароков Александр Петрович. Да, и Волков Федор Григорьевич, самолично матушкой императрицей в звание «первого русского актера» возведенный, не токмо торжественные оды, а и пиесы комические для театру пишет.

Впрочем, завтра вы как раз изволите с ним познакомиться. А что же вы один изволили в Россию прибыть?

- Отнюдь, - отрицательно качнул головой испанец и мягко улыбнулся. – С парой оставшихся верными нашему театру актеров. Братья Паскуале и Фелипе Гонсалес. И дочь моя прибыла со мною. Реджина  Фернандес – La   Reina.

- Как вы изволили сейчас сказать? Ларейна? Королева, значит?

- Таково ее сценическое имя, дон Эуладжин.

- Ишь, ты! Красиво заверчено. Ну а ваше сценическое имя каково, позвольте поинтересоваться, синьор Фернандес?

- La Tirana.

- О, нет! – вельможа с шуточным испугом взмахнул руками. – Тиранов нам не надобно! Ни в жизни, ни на сцене. Мы, слава Богу, в просвещенной монархии живем. Матушка императрица труды Дидерота и Вольтера изучает со вниманием.

- О, не извольте беспокоиться, дон Эуладжин! Мое имя всего лишь означает, что в спектаклях я, обычно, играю роли суровых и деспотичных отцов.

- Но в жизни-то вы не таковы, я полагаю? Вон, улыбаетесь, как дитя, лишь только речь о дочери заходит. Ну что ж, сеньор Фернандес. Предложение ваше – играть на российской сцене гишпанские пиесы мне по нраву. Завтра вместе отправляемся в театр, где предстанете вы пред светлые очи Федора нашего Григорьевича. Однако, не знаю, где вы актеров по-гишпански понимать обученных найдете. Впрочем, это мы еще завтра обсудим. До скорого свидания, сеньор Фернандес.

- Благодарю вас, дон Эуладжин.

- И не надо больше этаких церемоний, прошу вас. Для вас отныне я не «дон», а Иван Перфильевич, соратник, так сказать, по театральному делу…

  Резкий звонок будильника разбил мой странный сон.

- И что это было? – бормотала я, второпях причесываясь, и давясь завтраком. - Реалити-шоу из Екатерининских времен?! То видения странные, то сны с театрально-историческим уклоном. И главное – почему вся эта инфа вдруг начала на меня валиться? И – в этом  доме? Почему-то на вокзале ничего подобного мне никогда не снилось!

  Так и не найдя внятного ответа на этот вопрос, я поспешила в универ.

День, привычно наполненный лекциями, семинарами и просмотром в читальном зале новых журналов на иностранном языке, постепенно вытеснил из головы все мысли о загадочном сне и том непознанном, что без спроса начало вторгаться в мою жизнь.
Но, когда закончилась последняя пара, и шумная толпа студентов вывалилась за ворота, упрямые мысли опять заскакали в моей голове, как теннисные мячики.

- Загадки, загадки… - бормотала я, идя по улице и поеживаясь от стылого ветра. – Сны какие-то непонятные. И главное – в таких подробностях, о которых мне и узнать-то неоткуда! Книжки я, конечно, читала всякие – но все больше по школьной программе. Других у нас в детдоме почти не было. Разве что – скучный Вальтер Скотт. Но он же про Россию-то не писал! Фильмов мне тоже негде было насмотреться – телевизор у нас мальчишки оккупировали -  с их вечным футболом. А дедушка мне про такое не рассказывал…

  Я потрясла головой.

- Бррр! Как все запущено-то! Испанец этот, дяди Ванин дружок, тоже какой-то странный. Каким чудом он того бандита обезвредил? В его винтажном зонте электрошокер   запрятан, что ли? И почему девушка на гравюре так похожа на меня? И кстати! Мужчина в моем сне сказал, что его дочь зовут Реджина. Фигассе, совпаденьице!

  Чувствуя, что уже мозг начинает закипать от всех этих мистических дел, я приостановилась и помотала гудящей головой.

- Кажется, мне жизненно необходимо проветриться!

  И я бодро зашагала прочь от метро – к набережной.

Туда, где на фоне бледного клочка неба, вырвавшегося из завесы туч, блестело золото Петропавловской иглы.

Я стояла у самой кромки воды и любовалась мерным колыханием волн. За моей спиной возвышалась могучая стена равелина. А брусчатку под ногами сплошь усыпала опавшая листва. На фоне серых камней она казалась невероятно яркой. Точно чешуйки какой-то невиданной золотой рыбы, приплывшей на невские берега.
Облака вновь затягивали небо. Но дальний край города, где сквозь туманную завесу просвечивал купол Исаакия, озаряли косые лучи заходящего солнца.

И пронзенные ими тучи светились мягким жемчужно-белым сиянием. Усиливающийся ветер гнал по Неве высокую волну. Дворцы на противоположном берегу, словно бы покачивались на воде, как огромные корпуса волшебных кораблей.
Я зажмурилась от удовольствия, а потом вновь широко раскрыла глаза, чувствуя, как усталость долгого дня и все тревоги в одночасье исчезают перед лицом этой вечной красоты.
К сожаленью в этот миг я забыла о капризах питерской погоды.
А они не заставили себя ждать.

Сильнейший порыв ветра сорвал с брусчатки всю листву. Над Невой стремительно закружился золотой смерч. Черная туча, прихлопнула собой полнеба. Мощные струи ледяного дождя хлесткими плетьми обрушились на берег. И я, пытаясь добежать до спасительной арки, с грустью поняла, что забыла дома свой видавший виды зонт.
Я бежала, оскальзываясь и чуть не падая на мокрых камнях. Завернула за угол равелина и со всего размаху налетела на кого-то, едва не растянувшись сама и не сбив встречного с ног. Но этот «кто-то» быстро подхватил меня под локоть, не давая упасть.

- Да-а, девушка. Я слышал, что в Питере живут люди, у которых нет зонта. Но, признаться, считал это древними легендами. И вот – пожалуйста! Сегодня наглядно убедился в том, что это – правда. Как же вы так, а? Не знаете разве, в Питере после дождичка в четверг, обычно, начинается дождик в пятницу.

- А сегодня – понедельник, – буркнула я просто из  природного упрямства. – Но вообще-то, спасибо.

  Незнакомец продолжал поддерживать меня под руку, прикрывая от дождя своим большим зонтом. Я хотела сказать что-то еще. Но поперхнулась непроизнесенными словами.
Потому что ясно увидела родимое пятно на руке моего нежданного спасителя. Между указательным и средним пальцем. Где-то я уже видела такое…

Я растерянно подняла глаза. Мой собеседник был молод, одет в светлый плащ. Вокруг шеи был небрежно обмотан длинный красный шарф. Светло-русые с легкой  рыжинкой волосы растрепал невский ветер. А внимательный и чуть насмешливый взгляд карих глаз показался мне странно знакомым.

-«Холодный будет злиться ветер, и солнце жечь, и дождик лить, но час придет, и свой билетик судьбе ты сможешь предъявить», - по какому-то наитию вдруг произнесла я.

  Юноша улыбнулся удивленно и радостно.

- Вы видели наше выступление на улице? И что? Помог вам заколдованный билетик?

- Кажется, помог - задумчиво подтвердила я.

  Внезапно осознав, что знаменательная встреча с Жаном и Эстебаном и вся последующая увлекательная катавасия произошла со мной именно после покупки того самого «билетика».