Единственный кузнец в Фэйридже был личностью неординарной. Молодой, неглупый, отлично владеющий своим ремеслом, он, тем не менее, ощущал себя глубоко несчастным.
Почему, спросите вы? Очень просто. В глубине души Падди О*Брайан считал себя не кузнецом, а … писателем. Правда, юноша никак не мог определиться: прозаик он или все же поэт? Поэтому пробовал свои силы и в том, и в этом. Нет-нет, мастер клещей и кувалды вовсе не был графоманом! Наоборот – он крайне критично относился к своим опусам. Хотя некоторые из них даже были напечатаны в городской газете. Беда заключалась в другом.
Муза у Падди была весьма увлекающейся особой. И ежедневно подкидывала кузнецу-литератору сотни самых разных идей. Если бы Падди довел хоть одну до конца! О-о, тогда мир, возможно, узрел бы новую звезду на литературном небосклоне. Но пылкий юноша пытался писать обо всем и сразу.
Проснувшись рано утром и раздув горн, он вдруг вместе с углями загорался свежей мыслью – написать сонет. Но едва успев зарифмовать пару строчек,  тут же кидался сочинять элегию.
Намучившись с лирикой, бедный кузнец снова брался за молот. И в тот же миг в голову ему приходил сюжет грандиозного романа-эпопеи.
Бросив все дела, Падди начинал записывать его. И юношу немедленно осеняло, что из этого романа может выйти отличная пьеса. Литературная карусель принималась вертеться сначала.

Дело осложнялось тем, что для простого ремесленника Падди был весьма начитан. Он часто посещал городскую библиотеку, увлеченно зарываясь в книжные сокровища прошлого. Правда, что при этом оседало в его взлохмаченной голове – сказать сложно. Доподлинно известно, что молодой человек  тщательно сравнивал свои творения с великими произведениями прошлого, не в пользу первых. И от этого мрачнел, бледнел, впадал в тоску и…кидался писать дальше с удвоенной силой.
 Так или иначе, но с обязанностями кузнеца юноша худо-бедно справлялся. А добродушные жители Фэйриджа давно привыкли к его выкрутасам и не очень сердились, когда Падди отдавал заказанные подковы или шкворни через срок, вдвое превышающий оговоренный.

Вот только к дождю, с неизменным упорством поливающему центр города, привыкнуть было невозможно.
В квартале ремесленников было не так мокро, как на площади, но все-таки довольно сыро. Из приоткрытых дверей мастерских доносились неясные голоса, резкие запахи и громкие звуки. Шлепающего размокшими башмаками Саймона, обдавало то вкусным ароматом свежей выпечки, то острым духом свежевыделанной кожи. В часовой мастерской оглушительно били, тикали и звонили часы всех форм и размеров. А вот ударов молота нигде не было слышно.

- И чего это я, как дурак, пешком в такую даль потащился? – мрачно подумал бургомистр. – Мог бы, между прочим, доехать сюда в коляске, как положено управителю города. Все никак не привыкну, что я нынче – важное лицо, а не бедный студент и не … Впрочем, не важно! Много ходить – полезно. Тем более  что за свою короткую жизнь я успел истоптать немало дорог. А если начну всюду разъезжать  в личном экипаже, стану, как бывший бургомистр – поперек себя шире.

  С этими ободряющими словами, он достиг-таки кузницы и потянул на себя тяжелую дубовую дверь. И почти сразу же понял, что его опасения – оправдались.
 Внутри пахло остывшим железом и прогоревшими углями. Безнадежно холодный горн и не думал рассыпать искры. Молот и клещи валялись на полу. А  владелец всего этого стоял на коленях возле наковальни, на которой лежал исписанный вдоль и поперек лист бумаги. Здоровенный белобрысый детина, вытирая закопченной рукой испарину с могучего лба, увлеченно водил пером, не замечая ничего вокруг. Судя по всему, процесс сочинительства шел туго. Так как Падди, время от времени, отрывался от листа и начинал яростно шептать.
Саймон обреченно вслушался в его шепот. Кузнец-литератор спорил сам с собой.

- Как же начать-то? Первая строка – самая важная. Муза, помоги! Тэкс! М-м-м… А что, если так! Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел… Нет, бред какой-то! Зачем бы меня зимою в лес понесло?

  Падди решительно зачеркнул неудачную строку и снова забормотал:

- О чем же мне написать? Об этой…как его… любви, что ли? Попробуем! Гм! Значит, так! Я вас любил, любовь еще быть может… Может…Может… Какая ж рифма есть к слову «может»? Черт, в голову лезет только «дать по роже»! Не надо мне было вчера в трактире в драку влезать. Тьфу! Это какой-то неправильный стих. И, по-моему, его уже кто-то написал.

  Незадачливый поэт яростно скомкал исписанный лист и швырнул его в угол. Вскочил, потирая лоб:

- Может, лучше так начать? Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам… Гнутая подкова!!! Это тоже у кого-то было!

  Бургомистр решил, что уже достаточно насмотрелся на страдания молодого литератора. И выразительно кашлянул. Падди уронил перо и смущенно покосился  на невольного свидетеля своих экзерсисов.

- Стишки писать – это, конечно, хорошо, - мягко и зловеще произнес Саймон. – А вот когда заказанный вентиль будет готов?! Отвечайте мне, господин О*Брайан!

  Кузнец мрачно засопел и повел широченными плечами.

- Не могу я работать! - с вызовом ответил он. – Вдохновения нет! Почему нет? Потому что тему для новой вещи придумать не могу.

  Падди испустил тяжелый вздох.

- Эти чертовы классики! Они ж уже обо всем написали, правда-правда, господин бургомистр! Бывало, как проснусь на рассвете, как озарит меня свежая рифма. Так и прыгаю от радости целых десять минут. Пока не пойму, что это был какой-нибудь Шекспир. Или Гете или этот…как его…

В Московитии еще жил, про ножки женские и про дядю своего писал...

В общем, кризис жанра. А я творческая личность, я без вдохновения эль пить не могу, а не то что молотом махать. Такие дела, господин бургомистр!

  Закончив исповедь, «творческая личность» демонстративно уселась на наковальню и с некоторым вызовом посмотрела на изрядно уставшего правителя города.
 Саймон понял, что тут надо действовать хитростью.

- Значит, вы не можете придумать – о чем писать? Так-так, господин О*Брайан! А что вы скажете, если я подкину вам отличнейшую тему?

  Затуманенные  глаза кузнеца-литератора вспыхнули огоньками интереса.

- А что за тема? – быстро спросил он.

- Самая лучшая! Любовь, романтика и мистика – в одном флаконе.

  Падди слегка покраснел.

- А любовь… того-этого… чистая? – застенчиво спросил он.

– А то я ж не какие-нибудь куплеты, я поэму написать мечтаю.

- Чище не бывает! – уверил его бургомистр. – Любовь прекрасная и чистая, как струи весеннего дождя. И я вам больше скажу! Именно от вас, дорогой молотобоец, зависит счастье двух влюбленных.

  Падди недоверчиво качнул головой

- Складно вы рассказываете, господин бургомистр, а только где же те влюбленные? Пусть придут ко мне и расскажут свою историю. А я уж, если вдохновлюсь, и поэму сложу, и вентиль вам выкую. Да хоть целую трубу!

- Ты не кузнец, – мысленно посетовал Саймон. – Ты – просто шантажист какой-то! И как я приведу к тебе в кузницу   этот чертов Дождь с его бронзовой подружкой? Эх, не обойтись мне сегодня без мага-хранителя!

  И, уверив юношу, что исполнит его желание в кратчайший срок, управитель города направился к башне мага.

Она располагалась на другом конце города. Промокший бургомистр не выдержал и, все-таки, остановил проезжавший мимо экипаж. Всю дорогу выжимал сюртук и выливал из башмаков воду, и в дому волшебника прибыл в самом мрачном расположении духа.

- И о чем только этот чародей думает! – мысленно сетовал он. – Мог бы сам, между прочим, присмотреться к небу и понять, что с погодой творится что-то неладное. В конце концов, почему я должен выполнять чужую работу?!

  Посылая всяческие кары на головы магов и влюбленных стихийных духов, Саймон расплатился с извозчиком и побрел в жилище хранителя города.

Башня мага была невысока, но весьма прочна и основательна  и по форме напоминала шахматную ладью. На вершине ее находилась круглая площадка, огражденная стеной с квадратными зубцами. А под площадкой, поджав лапы и раскинув перепончатые крылья, притаился трехглавый дракон. Правда, не настоящий, а отлитый из бронзы, но от этого не менее внушительный.
Ходили слухи, что по ночам маг оживляет скульптуру и летает на ней над городом. Но бургомистр, которого частенько мучила бессонница, ни разу не наблюдал такого явления.
Вдобавок ко всему, башня стояла посреди небольшого искусственного озера, через которое был перекинут узкий кованы мостик. Вместо перил на нем изгибали хвосты мантикоры, топорщили рога гигантские улитки, и грозно вздымали иглы вовсе непонятные существа, похожие на помесь ежа с ящерицей. В озере жили водяные черепахи, к которым хранитель города питал слабость и частенько подкармливал  остатками своего обеда.
Едва  Саймон ступил на мост, эти сонные с виду существа, блестя зелеными панцирями, дружно посыпались с берега в воду.
(Вот так по громкому плеску колдун всегда узнавал, что к нему пришел посетитель. Не тратя при этом силы на охранные заклинания или применение волшебных зеркал).

Бургомистр вошел в башню. Там было подозрительно тихо.

- Господин Адельмус, уважаемый магистр, не могли бы вы спуститься ко мне? – позвал Саймон, предположив, что волшебник скрывается на верхнем ярусе.

  Но никто не отозвался. Управитель города огляделся.
Обстановка в башне говорила скорее о том, что ее владелец – большой богач и  сибарит, нежели могущественный чародей. Пол и стены украшали расписные восточные ковры, везде стояли уютные диванчики и низкие мягкие кресла, а грозные, забранные решеткой бойницы легкомысленно прикрывала цветная кисея.

- Адельмус! Господин маг! – крикнул Саймон уже погромче.

  Ответом ему был странный звук, похожий на…всхлипывание.

Из-за драпировки вышел высокий худощавый мужчина, лет на тридцать старше бургомистра. В пестром  мавританском халате и туфлях с загнутыми носами.
Магам-хранителям обычно полагается быть седовласыми, крючконосыми, иметь длинные, окладистые бороды и кустистые брови. Нос и брови главного волшебника Фэйриджа были именно такими. Но густую, подстриженную по последней моде шевелюру почти не пятнала седина, бороды не имелось вовсе, зато имелись роскошные усы, кончики которых лихо загибались вверх, доходя почти до ушей мага.

И этот весьма представительный мужчина горько всхлипывал, заливая слезами пышные усы и промокая глаза рукавом халата. Ну, в точности так почтенная домохозяйка, перечитавшая сентиментальных романов!

- Господин Адельмус, что с вами? –  испуганно шепнул Саймон.

  Маг горестно вздохнул.

- Любви на свете нет! – пафосно и трагично изрек он и снова прижал рукав к глазам.

  Бургомистр окончательно растерялся.

- Как это – нет? – только и спросил он.

- Так! – вздохнул волшебник. – О, люди, люди, сколь горькое разочарование принесли вы мне! Принц из холодной Тевтонии женится по расчету и даже весьма рад этому. Супруга зеленщика с соседней улицы обманывает мужа с его же приказчиком. Через дорогу от моей башни некая разбитная девица по сто раз на дню делает авансы молодым гулякам. А в далекой империи Хань молодой чиновник втирается в доверие к старой мегере  и шлет ей заказные стихи. О, любовь! Ты покинула этот мир навсегда!

  Саймон кивнул понимающе и устало. Потом сочувственно спросил:

- Господин маг, в какой именно магический кристалл вы смотрели в последнее время?

  Чародей на мгновенье перестал вздыхать и призадумался.

- Кажется, в этот, - махнул он рукой.

  Здесь надо отметить, что в помещении, где происходил разговор, тут и там стояли низкие столики, на которых светились и загадочно мерцали волшебные кристаллы самых разных красок и оттенков. И именно в них крылась загадка переменчивого настроения мага.
Кристаллы розового цвета показывали милые и добрые картины. Играющих детей, веселых щенков и пушистых котят, добрых бабушек с тарелками пирожков – и прочие прелести.
 Если волшебник долго смотрел на все это, ему начинало казаться, что мир состоит из сплошного тепла и уюта. И настроение у него делалось соответствующее.
Кристаллы зеленого цвета показывали картины природы, а синего – недра морей и рек. Алые  – всякие романтичные сцены. В основном, с влюбленными парочками, держащимися за руки, гуляющими вместе, клянущимися  в вечной любви или упоенно целующимися. А также – счастливых супругов.