Московский поезд медленно набрал ход и скрылся на горизонте. И только прощальная улыбка Гэндальфа, казалось, все еще витала над мокрым перроном…

На ум тут же пришли знакомые строчки: «Кому - на север, а мне - налево, и чертыхаюсь я каждый день. Что держит дома меня?  Холера, а может, дело, а может, лень». Меня в нашей дыре держали, собственно, две вещи – грядущие экзамены и наличие бабушки. Если бы не они – ехала бы я сейчас на машине в волшебный город Питер сквозь этот майский дождик!

Я вздохнула, постояла на перроне и очень не спеша  двинулась в сторону  дома. В каком-то фильме про героиню говорили: «еще чуть медленнее, и она пойдет обратно». Вот и я с огромным удовольствием ушла бы сейчас куда-нибудь «обратно»! Что ждет меня дома, я прекрасно представляла – тем более, после почти трехдневного отсутствия…

  Впрочем, все оказалось не страшнее, чем обычно. Вопли маменьки, порция ругани, самым приличным в которой было выражение «дрянь подзаборная»,  слезы бабушки, пытавшейся меня защитить. Все это я перенесла со стоическим молчанием.
И только когда маменька, вконец озверев, ринулась к гитаре с криком «Разобью твою чертову балалайку!», я не выдержала.
- Только подойди! Я сама ее разобью – об твою голову!
Маменька опешила. «Бунт на корабле» - это было что-то новенькое! На этот раз у нее хватило ума не проверять – выполню ли я обещанное.
- Идиотка и старая маразматичка! Тьфу! Два сапога пара! – буркнула она и хлопнула дверью своей комнаты.

  Наступила долгожданная тишина. Я стояла, прижимая к себе гитару, и думала о том, что это сражение я, кажется, выиграла…

Потом мы долго болтали с бабушкой о прошедшем фестивале. О старых песнях и новых друзьях. Казалось, что от моего рассказа бабушка даже помолодела. Особенно ей понравилось, что в одну из фестивальных ночей мы вспоминали у костра военные песни.
- Эх, жаль, что меня там не было!
 И она запела чуть надтреснутым, но все еще звучным контральто: «На позицию девушка провожала бойца»…
В ответ донеслись мощные удары  в стенку:
- Поспать хоть дайте, певуны-идиоты!
 Мы хихикнули и продолжили разговор уже шепотом. Бабушке были интересны все подробности фестивальной жизни. Но самая большая часть ее вопросов выпала на долю Симона:
- Почему его так зовут? Еврейский мальчик? Где он учится? А о чем вы еще разговаривали?

  Она радовалась за меня, но и заметно волновалась. Шутка ли, у любимой внучки «отношения» с мальчиком!
- А хороший ли это мальчик? – вот вопрос, который явно беспокоил бабушку.
Впрочем, услышав о том, как ответственно Симон выполнял обязанности коменданта лагеря, она немного расслабилась.
- Я так рада за тебя, девочка моя! Спасибо тебе, Господи, что свел тебя с такими чудесными людьми!

  Наша беседа затянулась далеко за полночь. Потом, как бывало не раз, разговор плавно перешел в воспоминания о том счастливом времени, когда бабушка была молодая, а папа - жив.
- Все было бы иначе, если бы Женя был сейчас с нами, - вздыхала она, - Помнишь, Риточка, как он тебе песни пел? А ты уже тогда, хоть и малышка совсем была, подпевала тихонько. Женя смеялся : «Вырастешь, Маргаритка, в консерваторию поступишь!»- В консерваторию! - Бабушка заговорила неожиданно гневно. – В этой Богом забытой дыре даже музыкальной школы нет! Надо было забрать тебя и уехать, когда Жени не стало!
- Надо было не позволять папе жениться на ком попало! – грустно подумала я.    Но вслух этого, конечно, не сказала. Как и о том, что мне иногда казалось, что на той проклятой машине папа разбился нарочно…

  А бабушка все продолжала причитать:
- Нет тут у тебя никакого будущего! Куда здесь можно поступить? В кулинарное ПТУ? Я ночи не сплю, голову ломаю, все думаю, как нам жить дальше?
- Ты же сама однажды сказала – бежать отсюда надо! – напомнила я.
-  Ну, мало ли что я сказала. А где жить? А на что?
- Это-то как раз не вопрос! У меня в Питере теперь друзья. И поступать там можно куда угодно. Вопрос - как же я тебя брошу?
- А зачем меня бросать? Я с тобой поеду!
- Ой, бабушка!
- А что? Ты будешь учиться, а я найду работу. Я еще не такая старая! Могу присматривать за детьми, мыть полы, в конце концов! Заодно, познакомишь меня с этим твоим Симоном.
И бабушка хитро мне подмигнула. Я смутилась.
- Бабуля, он не мой…
- Твой, твой, я же вижу по глазам! Ты, как о нем говоришь, вся светиться начинаешь! Ох, ладно, заболтались мы, а тебе завтра в школу. Брысь спать!

  И опять потянулись серые школьные будни. Сон, еда, учеба, подготовка к экзаменам. Все было бы не так плохо, если бы не мои отношения к точным наукам. Все девять лет я исправно складывала банки с литрами - и в итоге это выросло в большую проблему. И, хотя бабушка договорилась со своей подругой - «математичкой», чтобы та занималась со мной дополнительно, я не знала, чем все это закончится. Теперь после уроков я тащилась на другой конец города, где по три с половиной часа решала задачи. С такой нагрузкой я даже гитару в руки почти не брала.

  Маменька притихла, хотя язвить не перестала. Впрочем, это уже не имело никакого значения. Я зубрила формулы и считала дни до отъезда в Питер.

А еще у меня была одна тайна. Тайна, которую я не раскрыла даже бабушке.

В редкие свободные часы  я убегала в огромный старый парк. Там у меня еще со времен раннего детства  был уютный потайной уголок: три большие ракиты, склонившиеся над водой и переплетающие свои кроны так, что получался маленький зеленый грот. С дороги и со стороны аттракционов, разглядеть меня было невозможно. Я садилась на траву, доставала  волшебный браслет, и осторожно проводила пальцем по камушку.
- Симон…
- Маргоша! Рад тебя слышать! Как твои дела?
Мы  смеялись, рассказывали друг другу, что у кого произошло за это время.
- Приезжай скорей! Посмотришь на белые ночи. Слышишь?
До меня донесся  раскат грома.
 – Это пушка стреляет на Петропавловке.
- Слышу! Здорово! А кто это там вопит?
- Питер хочет, чтобы ты скорее приехала.
- Питер?!
- Ох, да не город Питер! Хотя, он тоже хочет! Дружок мой, Питер, привет тебе передает!

  Вот так мы общались, и это было для меня настоящим счастьем. Повелитель Часов, кажется, забыл обо мне, и во снах больше не являлся. Да и я, честно говоря, не вспоминала о нем во всей этой круговерти майских дней.
Впрочем, однажды произошел странный случай. Спрятавшись, как всегда, в укромном уголке парка, я потерла камушек:
- Симон…
Но в ответ раздался незнакомый мужской голос.
- Кто это? Кто? – и после паузы – почти что вскрик – Ларри! Ларри, это ты?!
Я остолбенела. Не зная, что ответить, я тупо молчала, а незнакомый голос продолжал звать отчаянно, с болью, с надеждой:
- Ларри, ответь мне! Скажи хоть что-нибудь! Это ты, Ларри?!
- Нет…- чуть слышно выдохнула я
- Нет, - голос неизвестного стал глухим и безжизненным. – Конечно, нет…
И - тишина.
Не понимая, что произошло, я снова потерла камешек. На этот раз Симон отозвался сразу:
- Привет, Бобренок! Ну, что там у тебя? Все хорошо?
 – Не совсем. Слушай, сейчас произошло что-то очень странное…
И я торопливо пересказала ему, что случилось. Мой рассказ взволновал Симона.
- Рита, опиши, пожалуйста, голос того, кто с тобой говорил.

- Красивый голос, – подумав, ответила я. – Звучный, низкий, с приятной такой хрипотцой. Кажется, про такой говорят - «поставленный голос».
- Сомнений нет, это он!
-  Кто, он?
- Менестрель. Он откликнулся на твой зов. Только принял тебя за Ларри.
 - Один раз меня сравнили с Ларри, теперь вообще спутали с ней, - подумала я. И сказала:
- Но он сразу же замолчал, как только я объяснила ему, что он ошибся.
- Это не страшно! Теперь мы точно знаем, что он жив. Уже хорошо, – вздохнул Симон - Послушай, Маргоша!  Если Патер еще раз отзовется, попробуй с ним поговорить. Скажи, что я жду его в Питере. Мы все его ждем и очень за него беспокоимся!
Тут мне захотелось заявить, что я не штатный психолог, чтобы беседовать по душам со взрослыми мужиками,  впавшими в депрессию. Особенно в свете моих собственных проблем и печальных отношений с математикой. На фиг мне надо эти ребусы разгадывать? Несчастных и ищущих себя просьба не беспокоить!
Но в голосе Симона звучала такая мольба, что я не смогла ему отказать:
- Ладно. Постараюсь.

Однако, больше менестрель на связь не выходил. Я даже не могла себе объяснить – почему я злюсь на этого совершенно незнакомого мне Патера? Потому, что Симон о нем беспокоится? Но это вполне нормально – я тоже беспокоюсь о тех, кого люблю. К тому же, у юноши и другие друзья есть. Я же не ревную его к Питеру – «пароходу и человеку»!
Тут я похихикала, представив, какая путаница возникает в голове у любого и каждого при слове – Питер. Потом поразмышляла над формулировкой «ревную». Нет, к нашим отношениям это не имеет никакого отношения! – пардон, за тавтологию. Любовь и ревность – это реалии исключительно взрослой жизни. А я – еще маленькая!
Пожалуй, мне просто обидно за столь же неизвестную мне Ларри. Наверное, это называется «женская солидарность». Подумать только – четыреста лет любить человека, который не оценил твои чувства! Это просто до ужаса несправедливо! Куда смотрел тот самый Бог, которого любит вспоминать моя бабушка? За любые «косяки» надо отвечать!
Маменька, например, уже ответила. Пару дней назад она, по своему обыкновению с кем-то ругаясь, попала под автобус. Теперь отдыхает в больнице со сломанными ногами. И перспективой провести пару лет в инвалидной коляске. Печаль всей нашей жизни – она даже научилась с нами вполне вежливо разговаривать! И нелюбимая свекровь у нее теперь не «старая карга», а «уважаемая Софья Михайловна».
 Бабушку, правда, эта внезапная метаморфоза совершенно не радует. Потому что ехать в Питер вдвоем у нас уже не получится.

Но, может, оно и к лучшему? Я же не знаю – где и когда меня накроет моим подписанным контрактом? Да и пожить самостоятельно уж очень хочется…

Может, это и нехорошо – не сочувствовать собственной мамаше. Но  когда тебе пятнадцать  лет ездят по ушам  на предмет – «всю-то жизнь ты мне испоганила», с сочувствием возникают некоторые проблемы. И получается, как в том анекдоте: «Я не злопамятный. Просто злой. И память у меня хорошая»…

Впрочем, разводить глубокую философию на мелких местах темы дочерней любви скоро стало некогда. Потому  что начались экзамены. И злополучную математику я доблестно написала на «двойку».
 Это был конец! Если не сказать хуже! Я порыдала в школьном туалете, параллельно размышляя над тем, что лучше: утопиться в ближнем пруду или спрыгнуть с крыши нашей единственной высотки? Но, так и не определившись, решила пойти домой.
- Бобровская! Ну-ка зайди ко мне! – крикнула  директриса, когда я мышкой попыталась прошмыгнуть мимо ее кабинета.
Неодобрительно глядя на меня из-под толстых очков, наша «вторая мама» (с которой мне повезло приблизительно так же, как и с первой) неожиданно спросила:
- Чем это ты таким занимаешься, что мне из  Департамента Образования насчет тебя звонят? С просьбой – «отнестись к талантливой девочке с пониманием»?

Я приросла к полу. Тень Гэндальфа, как улыбка Чеширского Кота, на минуту повисла в воздухе и тут же растаяла. Я замялась, не зная, что ответить.

- Завтра придешь свою математику переписывать! Только, чтобы в десятом классе я тебя не видела! Сдаешь экзамены и забираешь документы!

Ну, не говорить же ей, что разлука выйдет без печали?

Вручение аттестатов и последний звонок прошли скромно: класс спел несколько песен, кое-кто прочитал стихи, а потом директриса поздравила нас с окончанием девятого класса.

Билеты на поезд к тому времени были давно куплены, вещи сложены в рюкзак. На душе у меня царило «чемоданное настроение».

Накануне отъезда я, по настоятельной просьбе бабушки, зашла в больницу  проведать маменьку. Она пребывала в относительно благодушном настроении, пожелала мне счастливого пути, но не забыла добавить: « Смотри там, не загуляй! А то ведь – на порог не пущу!» Так я и рассталась с ней, надеясь, что больше никогда не увижу.

Из больницы я отправилась гулять по городу, зашла в любимый парк, постояла на древнем крепостном валу. В голове у меня все время крутились крапивинские стихи:
- С нашим домом прощаюсь сегодня я очень надолго.
 Я уйду на заре, и меня не дозваться с утра.
Слышишь, бакен-ревун на мели воет голосом волка?
Это ветер пошел… Помоги мне осилить мой страх.

Страха, впрочем, не было. Была легкая грусть, которую принято называть «светлой», и была радость пополам с уверенностью в том, что там, в незнакомом и прекрасном северном городе я начну жить по-настоящему!
Герой книги, в которой было это стихотворение, мечтал, что вернется домой.
Я же твердо знала, что покидаю свой город навсегда. И нисколько об этом не жалела.

И вот – наконец - поезд, вокзал, перрон. В стуке вагонных колес, я отчетливо услышала зов Дороги. Гитара за спиной тут же отозвалась струнным звоном.
Бабушка обняла меня:
- Будь счастлива, моя девочка! Передай привет Симону от меня!  - и озорно подмигнула на прощание.

Качнулись за вагонным окном дома, поплыли деревья, привокзальные ларьки. Поезд уносил меня в неизвестные края, навстречу новой жизни, новым друзьям и новым приключениям.

Дома, на письменном столе остался лежать томик Бродского, раскрытый на строчках:

- Прощай, позабудь и не обессудь, а письма сожги, как мост.
Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост.

Да будет во мгле для тебя гореть звездная мишура,
Да будет удача ладони греть у твоего костра….

Да будет  могуч и прекрасен бой, гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех, которым с тобой может быть, по пути.