Мы сидели в тенечке под раскидистыми соснами, лениво наблюдая, как Маргоша играет в «догонялки» с набегающий на берег волной.

- «И волна щекотала ее теплым ласковым подолом», - улыбнулась Лизавета. - Так что тебя волнует, юноша?
- Два извечных русских вопроса: «что делать» и «кто виноват»? – вздохнул я.
- Что я такого сделал, что эта коза на меня запала? И как теперь с этим бороться?  Разве я чем-то лучше вон тех слонопотамов? – я кивнул на стайку подростков, игравших в волейбол на прибрежном песочке. - И недостатков у меня хватает, и перспектив – никаких. Образования у меня - нет, дома – нет, документов – тоже нет.
- У тебя – душа есть. Это даже такие дурочки малолетние в состоянии понять. Особенно, когда они любовью и вниманием обделены. У тебя же на лице написано, что ты и ребенка не обидишь, и женщину защитишь, и старушку через дорогу переведешь. А слонопотамы эти пока до такого не доросли.
- Ну, да, – усмехнулся я. – Старушку им проще топором тюкнуть! «Тварь я дрожащая – или право имею»?
- Вот видишь! К Маргоше хорошо относилась только бабушка – потому  что любила. Вот у девочки в голове знак равенства и случился. Что любое внимание со стороны незнакомого человека означает что-то большее, чем внимание. К тому же, ты у нее вообще первый мальчик, насколько я понимаю. Вот она и вцепилась в тебя. И потерять боится так, что даже сцены ревности устраивает. А перспективы твои ей сейчас до голубой звезды!
- А мне-то что с этим делать? Жениться я на ней никогда не смогу…
- Ох, не знаю, Симон, чем тут помочь можно. Я же сама точно такая же дурочка была. Ты вот Маргошу от Повелителя часов спасаешь – и поэтому выглядишь рыцарем на белом коне. А меня Юркин отец от контролеров спасал, когда мы с девчонками на электричке «зайцем» катались. Они удрали, а я осталась – потому, что каблук сломать умудрилась. А он и штраф заплатил, и каблук починил, и в ресторан меня отвел. Вот я и пропала. Приютские девочки во взрослых отношениях ищут не приключений на свою голову, а уверенности в том, что их любят – хотя бы так…
- Уф! Вот только «взрослых отношений» нам еще и не хватало для полного счастья! Бежать надо – и чем скорей, тем лучше. Найдет она себе еще кого-нибудь – какие ее годы? А то «мир я другой показал» - да она в волшебный мир сама на своем автобусе приехала!

- А как же Повелитель? Нам-то что с ним делать, если ты сбежишь?

- Попробую найти и разобраться. Ты у Маргоши пуговицу забрала? Дай-ка мне ее – может, чем-то поможет? Ощущение такое, что она, как «маячок», в бандитских фильмах работает. И определяет местоположение несчастного обладателя.
- Так ведь от пуговицы невозможно избавиться – тут же новая возникает!
- Так в этом и «фишка» - их же будет две – причем в разных местах. Поди, разберись – у кого именно.
- О чем это вы тут чирикаете? – весело спросила прибежавшая Маргоша, пристраиваясь рядом на теплом камешке.
- О глупых девчонках, которые с волшебниками в автобусах знакомятся!
Маргоша сразу сникла и начала разглядывать свои мокрые джинсы. Судя по всему, волна ее все-таки догнала.
- Так, быстро домой! – скомандовала Лизавета! – Нечего тут на сквозняке в мокром сидеть. Сейчас найдем, во что тебя переодеть, пообедаем и пойдем достопримечательности осматривать. А то который день в Репино, а «Пенаты» так и не посетили.

- Ой, какой домик прикольный! – завопила Маргоша и унеслась любоваться башенками.
- А можно, мы ее на экскурсию одну отправим? Я бы лучше по парку погулял. Лес тут чудесный…
- Что – опять у тебя приступ ностальгии?
- Да нет, – честно соврал я. – Просто природу люблю.
- Природу! Да у тебя при слове «лес» такая тоска в глазах появляется, что мне хочется тебя обнять и плакать. Как-то не подумала я об этом, когда мы дислокацию меняли. Прости, пожалуйста. Потерпи уж как-нибудь пару дней – Муха ремонт закончит. И можно будет опять вернуться в каменные джунгли.
- Да, нормально все, – вздохнул я. – Я почти привык. Просто воспоминания иногда беспокоят – как фантомные боли.

Мы засунули девочку в группу туристов и отправились бродить по парку, незаметно оказавшись на Чугуевой горке.
- Поднимемся в башенку?
- А не многовато ли ступенек?
- Самый раз! Многовато будет, когда ты, дорогая Лизавета, в Приют подняться соберешься!
- Наверное, я пока к такому подвигу не готова. При всем моем совершенно бешеном желании увидеть Юрку. Я даже от сна до сих пор очнуться не могу.
- Ты рассказать обещала.
- В общем, в тот вечер, когда ты остался у себя, а Маргоша вернулась сама не своя, я сначала собиралась, как всегда лечь на своем диване. Нашла себе книжку почитать, карамелек каких-то притащила и пошла на кухню чай заваривать. Короче, готовилась приятно время перед сном провести. Девица наша все равно молчала, как рыба об лед, и трогать я ее не рискнула. Просто спать пораньше загнала. Только она спать не стала, а, наконец, рыдать начала. Не сразу, правда.  В общем, вернулась я с чашкой, слышу – плачет. Но тихо. Одеялом с головой укрылась и утешения моего, судя по всему, не хочет. Я и подумала – чего к ребенку лезть? Забрала свои карамельки и в Юркину комнату ушла. Книжку почитала и лампу выключила. Ты же помнишь – какая там хитрая лампа?
- Ну да, там колесико надо крутить, чтобы свет появился.
- Ага, причем до бесконечности. В смысле – до упора. Так что, если уж ты ее выключил – значит выключил. Без вариантов.
- И что дальше?
- Дальше я заснула. А проснулась от того, что лампа – горит. И в голове у меня Юркин голос звучит: «Мать, ну когда ты, наконец, это хлам выбросишь? И вообще, не нужен тебе этот музей! Ты же прекрасно знаешь, что меня в нем нет».
- А где ты, сынок? – спрашиваю.
- Пока не знаю, – отвечает. – В странном каком-то месте. Я еще сам не понял, куда попал. Сосны растут, костры горят. У одного из них мужик какой-то – седой, лохматый и с гитарой. Все его Командором зовут. Обрадовался мне – садись, говорит, Юрка, я тебе песню спою…
- Значит, тебе там хорошо?
- Хорошо. Только грустно оттого, что тебе – плохо. Выброси ты все из комнаты – вместе с барахлом и беда уйдет.
- А как же вещи твои – ничего не жалко?
- А чего жалко, я тебе сейчас перечислю. На столе блокнот лежит – запиши. Я и свет тебе для этого включил.

Я и записала. Утром проснулась – блокнот у дивана лежит и лампа горит.А перед тем, как мне к тебе ехать, Муха позвонил. Сказал, что приснился ему командир и приказал ремонт у меня сделать…

- Красиво! Со светом баловаться его, не иначе, Командор научил. Любит он такие штучки. Про него здесь внизу, говорят, что он на радуге живет. Потому, что когда Командора на фестивалях вспоминают – в небе радуга появляется. Я так понимаю, что Юрку сначала в Отражения забросило, как и Павла. Помнишь, я тебе рассказывал о теории перемещения отдельно взятого предмета или тела, которое все равно должно перестать существовать? А потом, он в Небесный лес все-таки попал. А я вот, как дурак, прямиком в Небесную канцелярию угодил. Сначала тебе под колеса свалился, а потом – Госпоже под ноги. Досадно. Мне бы как раз в Отражения и надо…
- Зачем тебе туда?
- Ну, как – зачем? Отыскать Ларри. И Павла с Патером.
- Но ведь Ларри здесь появлялась?
- А толку? Я-то ее не видел. А Маргоша ей не обрадовалась. И спугнула, наверное. Души очень чувствительны к чужим эмоциям. А может, она меня просто не узнала. И решила, что в квартире теперь живут чужие люди…
- «В Аркашиной квартире живут чужие люди»?
- Именно! - «Ни Юли, ни Аркаши давно в тех стенах нет». В смысле, ни Саши, ни Насти. Может быть, она не может вспомнить – кого ей надо найти?
- Хорошо, а ты-то чем поможешь, если она тебя не узнала? Прошел же Павел мимо Патера! И тоже не узнал.
- Но Патер-то не пытался с ним заговорить! А я – попробую.
- Мне будет тебя не хватать, если ты оттуда не вернешься.
- Я тоже тебя люблю! Надеюсь, что ты эти слова истолкуешь правильно?- Ага. А Маргоша про них не узнает, – улыбнулась Лизавета. – Пошли ребенка отлавливать – два часа тут болтаем. Все экскурсии десять раз закончились. И сигареты тоже.

Маргоша обнаружилась у могилы Репина. Она печально сидела на большом камне, подобрав ноги под выданную ей Лизаветой юбку, и склонив голову на сложенные на коленях руки.
- Что грустишь, Аленушка?
- Я не Аленушка. Я – Маргоша! А вы – злые люди. Бросили ребенка, а сами смотались невесть куда! И надолго!
Она бы, наверное, спросила – и зачем? Но после прошлого скандала все-таки благоразумно промолчала. И только очень внимательно посмотрела нам в глаза.
- А что же ты меня не позвала?
- Как? Я же свой браслет тебе вернула!

Ёперный театр! А я про это даже и не вспомнил. Значит, лежит он теперь, сиротинушка, в секретной штаб-квартире один одинешенек. И лежит ли? Надо бы проверить, что там у нас плохого. Но об этом я подумаю завтра! А пока придется с девушкой к морю прошвырнуться. Чтоб не дулась.

- Ты погулять нас отпустишь? – спросил я у Лизаветы. – а то вдруг и ты обидишься? Что бросили?

- Не обижусь! Давно хотела пирогов напечь, да все времени не находилось. Так что вы – на море. А я – к плите. Только одеться надо потеплее – вечер скоро.

Мы вернулись на дачу, сжевали пару бутербродов, переоделись и уже почти перешли дорогу, как Маргоша спохватилась:
- Стой, мы же хотели гитару взять!
- Возьмем, раз хотели. Ты иди себе потихоньку, а я за ней вернусь и потом тебя догоню.Когда я пришел на «наше место» она сидела на песке и смотрела на полоску облаков у края горизонта. С моря дул сильный, но еще не слишком холодный ветер, качая пушистые кроны прибрежных сосен. Девочка была так погружена в свои мысли, что даже не услышала, как я подошел.
- Нравится морской пейзаж?
- Да. Море здесь совсем другое, не такое, как на юге. Оно серое и задумчивое.
- Задумчивое? Первый раз слышу, чтобы море так называли! А на юге море, значит, не думает ни о чем?
- На юге море веселое... и отчаянное. Здесь оно тоже очень хорошее, только немножко грустное.

Маргоша говорила, не отрывая взгляда от серо-синих волн, торопливо набегающих на песок. Я представил себе эту картину со стороны: море, бесконечная полоса пляжа, мальчик и девочка одни на берегу...

Помести полотно в музей, и все скажут: ах, какая идиллия! А в реальности...

И ведь хуже всего то, что эта девочка мне дороже с каждым днем. И я уже с трудом представляю, как уйду в Отражения и не увижу больше этих синих глаз, не услышу звенящий голос-колокольчик...

Нет, к черту эмоции! Надо бежать пока не поздно!

- Симон, о чем ты опять задумался? - в голосе Маргоши снова появились нотки тревоги. - Лучше спой о чем-нибудь, вот хоть про это море. А то ты мне теперь редко поешь.

Я вздохнул и снял с плеча гитару. Спой! Пел я уже на Невском. Будем надеяться, что на этот раз мы не поссоримся!

- Как шумит это серое море, закипает в песчаных лагунах,
 Рассыпается пылью соленой на зеленых и дымчатых дюнах.
 И, наполнив обрывистый берег, утомлением, горечью, пеной,
 Убегает, послушное вечным, непреложным законам вселенной.
 И никто никогда не расскажет, и никто рассказать не сумеет,
 Отчего это сердце пылает, отчего оно вдруг холодеет.
 Это август шагает по дюнам, охлаждая земные дыханья,
 Расточая последнюю нежность, совершая обряд расставанья…

- Ну вот, опять ты про расставание!
- Это не я! Это Дон Аминадо! Ты попросила спеть про северное море, а я другой песенки не знаю. Давай, лучше сама чего-нибудь спой!

Маргоша взяла у меня гитару и тихо запела, глядя мне прямо в глаза:

- Любви моей ты боялся зря, не так я страшно люблю.
 Мне было довольно видеть тебя, встречать улыбку твою.
 И в теплом ветре ловить опять, то скрипок плач, то литавров медь,
 А что я с этого буду иметь – того тебе не понять…

- Где уж нам! – выдохнул я и ушел на край песчаной косы, подставив лицо соленым брызгам.
- Ты плачешь? – спросила Маргоша, потоптавшись у меня за спиной.
- Нет. Это море плачет. Или душа. И вообще, пошли домой – пироги стынут!