- Господи! – воскликнула Лизавета, оценив наши смурные лица. – Вы что, опять поругались? Вас вдвоем можно хоть на пять минут оставить? Нет, дорогие мои, вас не пирогами сейчас кормить надо, а ремнем выдрать. Причем, солдатским.
- А что-то мешает? – хмыкнул я, убирая в чехол злополучную гитару.
- Да вот, никак не выберу – с кого начать.
Лизавета в сердцах швырнула на стол снятый передник и выскочила на крыльцо, хлопнув дверью так, что криво висевшие на стене старинные часы внезапно ожили и пошли.

Я выскочил следом. Она стояла у калитки, плакала и понапрасну чиркала зажигалкой. Ветер тут же задувал слабенький огонек, но Лизавета упорно продолжала свое бесполезное занятие. Я отобрал у нее сигарету и вернулся в дом за спичками. Маргоша с изумлением смотрела на то, как я прикуриваю – но молчала и не двигалась с места.
- Сиди здесь! – приказал я и вернулся на улицу.

Лизавета уже не плакала и только судорожно вздыхала. Я протянул ей горящую сигарету и сел, прислонившись спиной к забору.

- Что вот вы меня мучаете, тинейджеры несчастные? Вам меня не жалко?
- Жалко, – вздохнул я.
И поднявшись, начал целовать ее зареванное лицо.
- Что ты делаешь, сумасшедший? – она попыталась меня оттолкнуть. – Маргоша в окно смотрит!
- Пусть смотрит. Если ты меня сейчас ударишь, ей полегчает. И тебе – тоже.
- Дурак! – сказала Лизавета.
А потом, поразмыслив, все-таки заехала мне по морде.
- Могу идти? – поинтересовался я, потирая вспыхнувшую щеку.
- Свободен! – буркнула Лизавета. – Чайник выключи! Еще и этот сгорит.

Я поспешил в дом, дурашливо напевая:
- Я свободен, словно птица в небесах…
Маргоша серой мышкой таилась у раскрытого окна, изредка бросая на меня косые взгляды. Сдается, что она тоже не отказалась бы мне врезать.
- БОММ! - внезапно сказали часы и опять замолчали.
Я снял их со стены и начал разбирать, тихо бубня себе под нос:
- Я свободен от любви, от вpажды и от молвы, от пpедсказанной судьбы…
- Чайник выключил, птиц поганый? – поинтересовалась Лизавета, появившись на пороге.
- Я выключила, – сказала Маргоша. – Еще когда вы...
- Фигней страдали, – закончил я фразу.
- Фигней только ты у нас страдаешь! Кто же ржавые винты столовым ножом откручивает?
- Ну, чем Бог послал – тем и кручу.
- Бог, между прочим, в моем лице вам пироги послал. А ты своей железякой полстола занял!

Пироги произвели волшебное действие: дамы повеселели, и бить меня, похоже, передумали.
- Вот вспомни, Маргоша, что тебе Симон про Ларри и Патера рассказывал?
- Что она его полюбила.
- А почему?
- Потому, что он был другой. И мог спеть обо всем, что видел.
- Во-от! Другой! Но это же не значит, что он был лучше всех?
- Не значит, – после короткого раздумья ответила девочка.
- Симон – тоже другой. Не такой, как твои одноклассники или соседи по подъезду. Но ведь на ангела он тоже не тянет, правда?

Маргоша помолчала. А потом, не поднимая глаз, выдала:

- Конечно! Ангелы взрослых тетенек не целуют! Он, он… Бабник!
- Так и отпусти юношу! Зачем тебе лишние проблемы? Поступишь в колледж, заведешь себе друзей два мешка – и не вспомнишь, что он тебе нравился!
- Все равно вспомню. Потому что он – немного волшебник.
- А тебе от них много радости? Может, еще Повелителя на пироги позвать?
- Не надо звать! – Маргоша возмущенно замахала руками.
- Не будем, не волнуйся. Но Симона – отпусти. Пусть он со своими ветряными мельницами дальше воюет! Ты же поняла уже, что от всяких там волшебников – одна беда!
- Не всегда беда, – обиделся я. – А кто тебе костер на фестивале разжигал?
- За костер спасибо, конечно, но чудес нам больше не надо! Иди, спать, ученик волшебника! И часы свои ржавые прихвати! А мы тут поболтаем еще.

Я пожал плечами, покидал винтики в пустую тарелку и гордо удалился. Минут через пять Лизавета появилась в комнате.
- Я тебе отвертку принесла – громко сказала она. И шепотом добавила:
 - Ты хоть понял – зачем  я все это говорю? И прости меня, пожалуйста!
- Понял. Спасибо! Ты тоже на меня не сердись.
- Да не сержусь я ни разу! Эх, мальчик – где ты был в мои пятнадцать лет?

- Подъем! – крикнула Лизавета. – Хватит дрыхнуть, начало восьмого уже!
- Не рановато для побудки? – проворчал я, пытаясь пробраться к старому умывальнику с закрытыми глазами.
- Нормально – если собираетесь с морем попрощаться успеть!
- Почему – попрощаться? Ты же говорила, что мы тут еще пару дней побудем.
- Говорила. Но Муха позвонил в шесть утра и сказал, что ремонт закончен.И что нам в одиннадцать часов уже мебель привезут. И как он ее один наверх запрет? Так что – цигель, цигель! Встаем, завтракаем, прощаемся с морем – и поехали!
- Нам ехать-то всего час…
- А дачу в порядок привести? Да что же это за пререкания с начальством? Я и так вас пожалела, и сразу будить не стала!
- Это не пререкания, а попытка разобраться: не месть ли это за вчерашние слезы? Говорил же я – коварная вы женщина, Елизавета Петровна!
- Симон! Ну, что ты, как маленький! Не болтай ерунды! И хватит уже пироги таскать! Мухе оставь! Маргоша, беги на помощь! Он не слушается!
- А она как помогать будет, – поинтересовался я, удирая от Лизаветы. - Пироги вместе со мной – есть, или их с тобой – отбирать?
- Вот тресну тапком – и все узнаешь! Давай сумку в машину неси – я свою уже собрала.
- На вас не угодишь! То я – слишком взрослый, то – маленький. То – по морде, то – тапком. Вы уж определитесь, плизз!
- Ты уйдешь, наконец? А то ведь получишь тапком по морде!
- Фу, какая вульгарность! Злые вы, уйду я от вас…

К тому времени, когда я вернулся за очередным багажом, дамы чай уже допили и теперь носились по кухне – одна с веником, другая – с тряпкой. Я аккуратно просочился между ними к себе в комнату, покидал в пакет полторы шмотки, потом забрал Маргошин рюкзак, и благоразумно отправился досыпать в машину.Но только свернулся калачиком на заднем сиденье и закрыл глаза, как чей-то скрипучий голос сказал у меня в голове:
- Часы забери, починяльщик хренов!

Ах, ну да – часы! Я же с ними ночью так ничего сделать не смог, и они остались лежать на столе в разобранном состоянии. Что скажет хозяйка дачи, когда вернется? Пусть даже эта тикающая рухлядь и висела у нее на стене исключительно в качестве антуража. Надо забрать!

- Чего вы там притаились? – спросила Лизавета, объезжая пробки. – Не шуршите, не разговариваете?
- Я море вспоминаю, – грустным шепотом сказала Маргоша.
- А я – пакет держу, рассыпать боюсь, – ответил я.
- Какой пакет?
- Да с часами этими дурацкими. Я же их разобрать – разобрал, а обратно не собрал. Подружка твоя ругаться будет.
- Да не будет она ругаться – это мои часы. Она их для украшения кухни когда-то выпросила. Все какую-то атмосферу создать хотела. Ну, я и отдала. Они ж все равно не ходячие были.
- Мы тоже какую-нибудь атмосферу создадим. А может, и починим – раз уж я их забрал.

До самого вечера мы распихивали мебель и вещи по местам. В Юркиной комнате теперь стояла аккуратная «стенка» и удобная тахта веселенькой расцветки. И только большая фотография над столом напоминала о прежнем владельце. Впрочем, фотография тоже была другой – не той, военной, с черной траурной лентой. На этой сын с матерью весело и счастливо обнимались у какого-то водопада.
- Та самая, что Юрка Мухе отдал – вспомнил я. – Только увеличенная.

- Это мы в Ашэ ездили, – мечтательно вздохнула Лизавета, на мгновение, нырнув в прошлое, бывшее еще приятным, а не страшным. И добавила:
- Теперь это твоя комната, Маргоша
- Моя? – удивилась девочка. - У меня никогда не было своей комнаты.
- А теперь будет. Только до тех пор, пока Симон не вернулся к себе на Угол Невского, он в ней немного поживет.
- Пусть поживет…

С часами я провозился довольно долго. Пришлось снова вскрыть корпус, потом перебрать заново все зубчатые колеса. Уже давно стемнело, Маргоша легла спать, а я все никак не мог поставить на место один особо хитрый винт.
Лизавета зашла в комнату и, увидев, как я пыхчу над непокорным механизмом, только покачала головой.
- Ложился бы ты спать. Утро вечера мудренее. Завтра дочинишь!
- Да мне совсем немного осталось. Вот видишь, этот винт закручу, это колесо за вон то зацеплю – и пойдут твои часики, как новенькие…
- Слушай, ты давай с ними поосторожней! Закручу, зацеплю…  Знаешь, сколько этим часам лет? Их еще мой прадед привез из Германии, а там купил у какого-то антиквара за бешеные деньги.
- Я это уже понял. Между прочим, они даже старше, чем ты думаешь.

И я показал ей крошечную табличку, прикрепленную к корпусу часов так хитро, что ее было видно только под определенным наклоном. На табличке аккуратными готическими буквами красовалась надпись : Nuremberg, 1734

- Ох, и ничего себе древность! Я и не знала. Ну, молодец был мой прадедушка!
- Ты лучше скажи, как он вообще оказался в Нюрнберге?
- Он был очень хорошим пианистом, выступал с концертами, в том числе и по заграницам ездил. Потом, конечно, получил за это сполна - как и многие в те годы. Ладно, не будем о грустном на ночь. Заканчивай работу и ложись спать.
- Сейчас. Я только одного не могу понять…
- Чего?
- Ну, я в своей, гм, скажем так, прошлой жизни не раз видел часы восемнадцатого века. И потом  в музеях  их тоже видел. Так вот, подобные часы  обычно шикарные такие: мрамор, бронза, скульптуры  всякие, нимфы, фавны…  А тут – смотри – корпус из дерева, шрифт на циферблате – готический. Плюс весь корпус какими-то узорами по дереву украшен, на скандинавские руны, кстати, похоже, а по бокам фарфоровые фигурки приделаны…  Такое ощущение, что их разные мастера делали, причем в разные эпохи.

- Не знаю, - Лизавета зевнула. – Не специалист я по истории старинных вещей. Утром спросим дух Яндекса, где и когда такие штуки делали. Спокойной ночи, Симон.
- Спокойной ночи.

Непослушный винт встал, наконец, на свое место. Я удовлетворенно хмыкнул, закрыл заднюю крышку корпуса и собрался повесить часы на стену, на будто специально торчавший для этого гвоздь. Приветливо кивающий головой из новеньких обоев. Я еще хотел себя спросить – на кой икс его здесь оставили, но залюбовался причудливым узором на потемневшем дереве - переплетение каких-то странных линий, черточек… То ли просто узор, то ли буквы неизвестного алфавита. А фигурки из фарфора по бокам циферблата еще интересней. Я пока часы чинил, почему-то их не разглядел толком.
 
Фигурок было четыре: высокая женщина в длинном платье, мужчина в плаще, девочка с книгой, мальчик с лютней… С чем?! Тьфу ты, чертовщина какая-то! Лизавета права, пора спать, а то еще что-нибудь примерещится.
Я тряхнул головой, отгоняя дурацкие видения, и аккуратно повесил странный механизм на стену. Потом погасил лампу  и хотел сразу лечь, но не удержался и обернулся, чтобы еще раз взглянуть на часы.

Лунный свет падал точно на циферблат, заставляя его светиться призрачным светом. И в этом свете я увидел то, чего не замечал раньше.
Тонкую узкую полоску по краю циферблата. В лунном сиянии она горела особенно ярко.
Словно завороженный, я снова подошел к часам. На полоске четко обозначились готические буквы немецкого алфавита: «Dem Glücklichen schlägt keine Stunde».

Немецкий язык я, благодаря «опыту прошлой жизни», знал неплохо. И эту странную надпись перевел сразу: «Часы для счастливых не бьют».
Да уж! А вчера на даче они били. И что все это значит? Что это за намеки, позвольте спросить? Неужели мы все трое такие несчастные?

В глубокой озадаченности я заставил себя оторвать взгляд от светящегося циферблата, лег и попытался отключиться от всего, что произошло за последние два дня, но сон не шел ко мне.То вставало перед глазами печальное, не по-детски серьезное личико Маргоши, то звучали в ушах слова Лизаветы: «Отпусти его. От волшебников в жизни - одни неприятности!» Она, конечно, права, и для пользы дела все это говорила, но, черт возьми, почему мне так больно?

В сотый раз, перевернувшись на другой бок, я усилием воли попытался прогнать невеселые воспоминания и подумать о другом.

Где же, к примеру, Патер? Судя по тому, что он встретил Павла, Менестрель крепко застрял в Отражениях. Может он вообще не хочет оттуда уходить, казня себя таким образом? А, может, надеется на встречу с Ларри? В любом случае, я должен оказаться там. Чтобы помочь друзьям, чтобы указать им дорогу. Одним – наверх, в Лес, другому – домой, в Нижний Мир. Но как? Как мне попасть в Отражения?!

- БОМММ!

Чистый звучный удар сотряс, казалось, весь дом, даже тахта мягко качнулась.

- БОММ! БОММ!

Я вскочил. Пол плавно поехал под ногами, лунный свет, заливавший комнату, стал нестерпимо ярким.

- БОММ! БОММ! БОММ!

Удары звучали все настойчивее. Да это же те самые часы бьют!
Я поспешно оделся и повернулся к часам.

Циферблат сиял, как маленькая Луна, он двоился и троился. Серебряные лучи плясали на деревянных узорах, и они вспыхивали холодным пламенем.

И в этом сумасшедшем грохоте, в пляске тьмы и света я вдруг осознал, что понимаю все, что было скрыто в линиях и черточках.
Узорная надпись на корпусе часов гласила:

«Я, мастер Абрахам, свободный художник, завершил сегодня работу над сим чудесным хроноскафом. Труд сей завещали мне десять поколений моих предков. Да не коснутся моего творения руки алчные или жестокие! Ты же, далекий потомок, в роковой день и час, не дрогни перед властью Времени и Пространства! И смело шагни в круг, обозначенный стрелами Божественной Селены.
Назови искомое место, и ты очутишься там!»

- Полный трындец! Да, не слабый будильничек Лизавете перепал, – успел подумать я. – Кто такой этот Абрахам? И почему «художник»? Знакомое почему-то имя. Но, я-то какой ему потомок?! Впрочем, это не важно. Кажется, сама судьба направляет меня. Роковой день и час… Да уж, он у меня роковой, дальше ехать некуда. А Божественная Селена? Ну, ясно, это Луна… 
Серебряные лучи, отразившись от циферблата, нарисовали на полу светящийся круг. Я торопливо шагнул в него.
- Отражения! – выдохнул я.

И все потонуло в сиянии.