Тянется, тянется дорога через темные леса, через тёмные холмы, подсвеченные полной луной, через осенние пустоши, через опустошенную осень, через поля, с которых уже собрали урожай, грохгрохгрох – по шаткому мосту, и дальше…

…откуда?

…куда?

А правда, куда и откуда идет дорога?

А вот, вот – она идет от старинного поместья в сторону почти заброшенного кладбища, на котором еще нет-нет, да и похоронят какого-нибудь умершего без роду, без племени.

Или нет, нет, постойте, дорога ведет от маленькой железнодорожной станции, такой маленькой, что у неё даже нет названия. Поезда здесь останавливаются раз в месяц, а то и реже, замирают на несколько минут - а потом ускоряют бег, словно боятся задержаться в этих мрачноватых местах. Дорога начинается на станции и заканчивается у поместья – старинного, но очень уютного. В поместье два этажа и мансарда, на первом этаже есть уютный холл, кухня с небольшой столовой, ванная… Да впрочем, какое это имеет значение?

Или нет, нет, что вы говорите – дорога идет от поместья к маленькому городку, будто сошедшему с открытки. На главной площади городка возвышается часовая башня, дальше идет дом викария и церковь. Если пойти по улице, слева от вас будет лавка бакалейщика, а справа – галантерейная лавка, а дальше маленькая школа, она же дом учителя, а потом… да всего и не перечислишь.

Тянется, тянется дорога…

…или это три разные дороги?

Или одна и та же?

А кто её знает, дорога, она дорога и есть. И по этой дороге идет…

…а кто идет по этой дороге?

Да не идет, а скачет во весь дух – всадник на черном скакуне, несется, пришпоривает коня, нахлестывает плеткой, живее, живее, хэй, хэй, хэй, и скачет конь – цок, цок, цок, бряк, бряк, бряк, копытами по мостовой.

Всадник торопится, всадник спешит, и так уже засиделся, задержался, загостился. Всаднику надо дотемна добраться в город, там он снимает комнату у врача, там сам учится искусству врачевания. Он спешит, он должен успеть, и не потому, что врач будет гневаться. Всадник должен поспеть в город до наступления темноты, потому что с приходом ночи горе тому путнику, который осмелится остаться за воротами городка, за дверью родного дома! Беда ждет запоздалого путника, беда страшнее смерти…

Или нет. Вовсе не скачет во весь дух, а едет, и не всадник, а повозка, запряженная лошадью. Возница нахлестывает лошадь, серую в яблоках, подгоняет – пшла, пшла, скорей, скорей, да лошадь и сама торопится, цок-цок-цок, грох-грох-грох, по мостовой, по гравию – чует приближение беды.

Но кто же сидит в повозке, кого не видно за прикрытой шторой? Её зовут Агнесса, ей семнадцать лет, она раньше жила в столице, но этим летом родители умерли, она переезжает к дядюшке, у него поместье, большое, старинное, два этажа с мансардой, на первом этаже уютный холл, кухня с небольшой столовой, ванная… Да впрочем, какое это имеет значение?

Возница торопится – солнце уже зашло за холмы, и осенние туманы поползли из дальних болот, и кто-то подвывает в темной чаще, ухает – заунывно, протяжно, и возница надеется, что это только филин.

Цок-цок-грох-грох, торопится лошадь, серая в яблоках, торопится повозка, покачивается на повозке одинокий фонарь, скрип-скрип-скрип-скрип-скрип-скрип-цок-цок-цок-цок-грох-грох, и у-у-у-а-а-у-у-у-у! – филин в темной чаще.

Или нет, нет, нет…

Не скачет.

И не едет.

Ползет… плетется… парит на землей… Нет, одновременно парит, и ползет, и плетется. Или не то, не другое, не третье. Движется над дорогой что-то – темное, полупрозрачное, влажное, смрадное, пахнущее свежей землей. Ползет, оставляя за собой осклизлый след, парит, чуть тревожа осенние листья, идет, гулко ударяя в землю, смотрит на полную луну пустыми глазницами. Свежая кровь на клыках… то есть, нет, еще нет свежей крови, но будет, будет…

Он идет от кладбища, где был погребен прошлым месяцем, идет от своей могилы…

…или нет, нет.

Не идет же, а скачет. Скачет от поместья, где засиделся допоздна. Еще бы, у племянницы старого графа, юной Агнессы день рождения, приехали гости из города. Только гости уже все дома, давным-давно, а он только-только собрался назад. Засиделся допоздна, да не в уютной гостиной под звуки пианино, не в кабинете за душевной беседой – а в переулке осеннего сада, где шептался с Агнессой о… впрочем, о чем шептались они, про то знает лишь холодный ветер, запутавшийся в ветвях старого клена. Агнесса показывает на дорогу – уже поздно, уже осень укутала холмы ночным туманом, пора в путь – но гость не торопится, хочет побыть с ней, еще секунду, еще две, еще миг, еще час, еще век…

Но нет – пора, пора в путь, всадник седлает черного коня, Ангесса смотрит в темноту подступающей ночи, уже сама умоляет остаться – спрятаться в поместье, авось не заметит суровый граф. Что вы, сударыня, если наш обман вскроется, это будет для вас величайшим позором…

Скачет всадник через холмы по узкой дороге, мимо опустевших полей, где даже воронья не видно, мимо покосившихся оград, мимо темных чащ – к городу.

Наутро Агнесса будет сама не своя – добрался ли гость до города, или… или…

Агнесса в тревоге, рассеянно отвечает на вопросы графа, не больна ли его любимая племянница – нет, ничего страшного, дорогой дядюшка.

Агнесса в тревоге. Агнесса помнит свой путь сюда, в заброшенные края, забытые судьбой. Помнит темный вечер, когда добиралась сюда в повозке, задергивала штору в экипаже, чтобы не видеть холодных безрадостных пустошей, подернутых туманом.

Да, да, едет повозка, торопится, качается одинокий фонарь, скрип-скрип, скрип-скрип, торопится лошадь, серая, в яблоках, цок-цок, цок-цок…

Что-то происходит.

Лошадь замирает, ржет – громко, отчаянно. Напрасно нахлестывает её погонщик – лошадь, серая, в яблоках, не слушается.

Что-то происходит там, впереди – темная смрадная тень парит… нет. Ползет… нет. Идет… нет. Движется по дороге нечто темное, пропахшее смертью, сырой могильной землей… Чу! – замечает повозку, тянет носом, вдыхает запахи живой крови, живой плоти…

Агнесса замирает.

Возница сжимает кольт, заряженный серебряной пулей, знает, что это не поможет.

Не спасет.

…Вечером Агнесса доедет до поместья, и возница поможет ей донести саквояж. Теплая встреча с графом, рада видеть вас, дорогой дядюшка, как доехала, Агни, спасибо, отлично…

…только наутро Агнесса признается старому графу, что она видела, что пережила вчера ночью. Граф сочувственно покачает головой. И скажет Агнессе не выходить из дома после заката, когда стемнеет – гиблые здесь места, темные, прошлой осенью загнали осиновый кол в могилу покойного аптекаря, а то ведь поднимался ночью из могилы, хаживал до города…

У Агнессы сжимается сердце, - куда забросила её жестокая судьба?

Граф спешит успокоить племянницу, рассказывает, какое уютное местечко эти края, а ты, дорогая Агни, еще не видела город, ярмарку на Рождество…

…да, вот так было в первый вечер, когда Агнесса приехала в эти края – и сейчас она вспоминает этот вечер, с тревогой вспоминает, смотрит на дорогу, затянутую туманом осени…

Чу! – показались за поворотом огоньки экипажа, вот он подъезжает к крыльцу. Сжимается сердечко Агнессы, неужели вчерашний гость приехал просить её руки? Но нет, нет, слуга открывает дверь экипажа, выпускает супругу банкира, а вот и сам банкир, приехала чета в гости…

Агнесса переодевается в парадное, спешит в холл, вежливо кланяется.

Пьют чай.

Пирожные на трехэтажном блюде.

Разговор о погоде, о том, о сем, жена банкира ахает, замечает вскользь, а знаете ли вы, сын викария сегодня не вернулся, Ворон прискакал без всадника, а самого всадника нашли на дороге…

- Мёртвого? – восклицает Агнесса.

- Да, дитя моё… Безумец, поехал по дороге ночью.

Агнесса бледнеет.

…или нет, нет, всё не так, не так – не всадник скачет по дороге, и не экипаж едет – ползет темная нечисть из могилы, ползет в сторону поместья, где все легли спать, не горит свет в окнах, только мерцает в окне мансарды крохотный ночник. Агнесса листает книгу, не может читать, не может уснуть, не может думать ни о чем – с тревогой смотрит в туманные дали за окном.

Но что это? Туман… нет, не туман, темная тень поднимается из темноты ночи, идет… нет, парит… нет, ползет по дороге в сторону…

Никакой ошибки быть не может.

В сторону поместья.

Сердечко Агнессы сжимается в страхе – если бы её дорогой гость был здесь, он бы её защитил. Но гостя больше нет, никто не скачет по дороге.

Темная тень приближается к замку, смотрит на луну пустыми глазницами, принюхивается, чует запах свежей крови.

Агнесса хочет крикнуть, позвать на помощь – но голос замирает в горле.

Темная тень доходит до ворот…

…над холмами пробивается рассвет.

Мертвец скрежещет зубами, отступает, уползает в туман – быстро-быстро, надо успеть до рассвета на кладбище.

Агнесса падает на кровать, заливается слезами.

Или нет, не на кровать падает Агнесса, заливается слезами в толпе горожан, собравшихся на похороны всадника, который так и не добрался до дома.

Или нет, это уже было.

Было…

Утром Агнесса шепчет служанке, что ночью приходил к поместью незваный гость. Служанка качает головой, шепчет Агнессе, дитя моё, рассыпь у входа в дом маковых зерен, это остановит темную силу…

Ползет-летит-идет по дороге темная тень.

Агнесса смотрит в окно, ловит взглядом летящие листья, последние в этом году.

Порыв ветра гасит пламя ночника. Надо спуститься вниз, взять огня, но нет сил, ноги будто прикованы к полу.

Смрадное нечто приближается к поместью, останавливается у ворот.

Агнесса шепчет имя своего гостя, который уже не придет – если бы н был здесь, если бы он спас её!

Мертвец замирает.

Видит маковые зерна, разбросанные по двору.

Наклоняется, - скрип-скрип – костлявыми пальцами пересчитывает зерна, одно, два, десять, миллион…

…светает.

Темная тень исчезает в рассветных сумерках.

Пасмурный осенний день.

Слуга приносит весточку от дочерей булочника, приглашают в гости в городок. Агнесса почти готова согласиться – но боится, как бы не навлечь беду и на подруг тоже.

Вечереет. Если бы только продлился этот день!

Плачет служанка тайком – знает служанка законы страшных историй, что на третью ночь случится самое плохое, пропадет бедная Агнесса…

Часы бьют одиннадцать.

Все в доме расходятся спать, Агнесса закрывает дверь в спальню, точно знает – это не поможет.

Если бы он был здесь…

Её гость…

Катится экипаж по дороге, катится в памяти Агнессы, цок-цок, цок-цок, качается фонарь на экипаже, скрип-скрип.

Чу! – замирает лошадь, серая, в яблоках, не слушает окрик возницы.

Тянется из тумана смрадная тень, тянет костлявые руки…

Но что это? Несется во весь дух всадник по дороге, подгоняет своего ворона. Ворон встает на дыбы, испуганно ржет, чует приближение нежити. Всадник видит фонарь экипажа в тумане, всадник видит мерцающие глаза гостя нездешних миров…

…и слышит крик женщины в экипаже, крик, разрывающий душу.

Возница стреляет в темную нежить – просто так, знает, что это не поможет.

Всадник бросается к нежити, хлещет её хлыстом – тоже просто так, знает, что толку не будет.

Смрадный скелет бросается на всадника – одним стремительным прыжком перекусывает противнику горло, пьет – хищно, жадно, большими глотками…

Обезумевший от страха конь сбрасывает всадника, несется вдаль, по дороге к городу – цок-цок-грох-грох – на рассвете его найдут горожане.

Темная тень отворачивается от убитого всадника, шагает к экипажу. Возница пытается пошевельнуться, не может, неведомая сила сковала суставы…

Смрадный скелет поднимает штору экипажа…

…и рассыпается в прах.

Агнесса с содроганием вспоминает тот страшный вечер.

Смотрит на дорогу из окна мансарды.

Ждет.

И…

…ничего не происходит.

Нет никого на темной ночной дороге.

Пробивается рассвет.

Дорога по-прежнему пуста.

Агнесса, измученная тревожными ночами, в изнеможении падает на постель, засыпает. Переплетаются во сне три дороги, три ночи, - повозка катится к поместью, всадник скачет во весь опор к городу, темная падаль крадется от кладбища…

Переплетаются три ночи тугой косой.

Утро.

Ночью выпал снег – белый, легкий, пушистый – мрачные холмы засветились радостным сиянием.

Служанка входит в комнату, видит молодую госпожу, радостно хлопает в ладоши:

- Спасена! Спасена!

Агнесса выходит к людям.

Старый граф бросается к племяннице:

- Спасена!

Агнесса улыбается через силу, слезы текут по щекам, бормочет про себя:

- Он не придет… не придет.

Тянутся три дороги…

…или одна?