Ян правила уважал. Правила любили все – учителя, похожие на дрессировщиков из цирка, психиатр, навещавший его раз в месяц, старшие ученики, которым следовало отдавать завтрак и карманные деньги по четвергам, отец, который придумывал новые правила быстрее, чем Ян успевал выучить старые, и пастор из церкви, умилявшийся тому, что маленький мальчик знает наизусть весь псалтырь.

Впервые оказавшись на Чердаке, Ян пожалел, что не знаком с новой игрой. Полученный урок запомнился хорошо: сломанная рука заживала долго, а кошмары мучили его до сих пор. Как выяснилось, у Чердака было всего два несложных правила. Во-первых, нельзя бояться, то есть, плакать, кричать, стучать ногами в пол и звать на помощь. Во-вторых, запрещалось сходить со старого, побитого молью ковра, валявшегося под чердачным окном. «Тот, кто приходит на поле боя вторым, проигрывает», – любил говорить отец. На Чердаке Ян всегда был вторым и всегда проигрывал.

Знание правил было залогом того, что мир оставит его в покое, по крайней мере, до тех пор, пока они не будут нарушены снова. Но Яну катастрофически не везло. Ему казалось, что он поступал идеально, все просчитал на шаг вперед, и осечки быть не должно, но мир был старше, опытнее и мудрее и успевал сделать подножку прежде, чем Ян понимал, что снова попался.

Он был невиноват в том, что сквозняк распахнул окно, и его створки ударили вазу с розами, сбив ее на журнальный столик с письмами отца. От воды чернила расплылись красивыми узорами, и Ян, зачарованный тем, как прозрачная лужица превращает строгий почерк в забавные каракули, не сразу сообразил, что нужно скорее убрать бумаги со стола. А когда сообразил, было поздно – в кабинет вошел отец. Ян стоял рядом с разбитой вазой и с глупой улыбкой наблюдал, как озерцо воды, образовавшееся на кипе писем, тонким ручейком стекает на мягкий ворс ковра. Цветы, разбросанные по полу, пахли приторно и удушливо сладко, напоминая дыхание пастора, который всегда наклонялся к Яну ниже, чему тому бы хотелось. Совсем по-другому пах отец: сапожным кремом, которым он начищал сапоги по несколько раз на день, крепким табаком, который он никогда не курил, но всегда носил в бумажном конверте в нагрудном кармане, и мелом, который за долгие годы преподавания в школе настолько глубоко въелся в его пальцы, что они оставались белыми даже после душа.

Три часа на Чердаке в раскаянии о содеянном прозвучали для Яна смертным приговором. Раньше его никогда не запирали на крыше дольше часа. Наверное, в письмах было действительно что-то важное, а может, у отца, как обычно, было скверное настроение после работы. Ведь там ему приходилось быть идеальным человеком. Еще бы – он был примером для молодого поколения. Дома он всегда менялся, превращаясь в Другого. Ян не мог назвать его злым или несправедливым, но когда они случайно встречались в школе, отец казался ему более настоящим, чем дома. Там он был заботливым и любящим родителем, здесь – чужаком с суровым взглядом и холодным голосом. И никогда наоборот.

На Чердак вела скрипучая деревянная лестница, которая упиралась в откидную крышку на петлях. С тех пор как отец превратил Чердак в карцер, на крышке появился увесистый висячий замок – дверь можно было открыть только снизу.

На этот раз Ян пошел добровольно. Когда в предыдущий раз он попытался устроить бунт, отец связал его и оставил у входа, привязав к ручке двери. Ян пролежал два часа с закрытыми глазами, позволяя Чердаку издеваться над своим телом и рассудком. К счастью, обошлось без серьезных повреждений, хотя за царапины и порванную одежду отец отлупил его полотенцем. Было не больно, но унизительно. Впрочем, сейчас Ян без промедления выбрал бы полотенце, потому что три часа на Чердаке казались пребыванием в аду.

Крышка двери захлопнулась за его спиной, взметнув по полу вихри пыли, и мир незамедлительно погрузился в тишину. Это было почти приветствием. Когда Ян поднимался по лестнице, то слышал свист чайника на кухне, бормотание телевизора, жужжание соседской газонокосилки и крики детей, игравших на улице. Но на Чердаке стояла могильная тишина.

- Яни... – прошептали из-за темноты, и Ян понял, что на этот раз все будет, действительно, плохо.

Несмотря на то что свободного места на Чердаке почти не было, он казался огромным и необъятным. Тусклый свет из запыленного окна выхватывал своды подпорок, впивающихся в крышу, словно развороченные ребра мертвеца. Еще виднелось ветхое пианино, сваленные друг на друга садовые столики из лозы, коробки с тряпьем и старое бабушкино кресло, накрытое белой простыней. Рядом с крышкой люка стоял сундук с игрушками. Ян называл его Привратником. По углам сундук был обит ржавыми металлическими скобами, а его крышку покрывал толстый слой пыли, в которой утопали две старые куклы, восседавшие на ящике, словно на троне. У одной не хватало глаза, а другая была такой черной, словно ее специально испачкали в саже. Ян знал, что куклы будут сидеть на сундуке всегда. Он выкидывал их в окно, бросал в темноту чердака, заматывал в тряпки, отрывал им руки и ноги, топтал и раздавливал в блин резиновые личики. Но что бы Ян с ними не делал, когда он снова оказывался на Чердаке, его встречали они – куклы Привратника.

От сундука начиналась Тропа, которая вела к единственному безопасному месту под крышей – старому ковру. Двенадцать шагов страха, после которых можно было вздохнуть. Ян облизнул губы и перевел взгляд к белому пятну окна, под которым лежал ковер. Вернее, где он должен был находиться. Чувствуя, как у него смешно округлились глаза, Ян вытаращился на старые, потертые доски, облитые слабым дневным светом, с трудом пробивающимся сквозь грязное стекло.

Ковра не было. В пятно света попадали деревянные коробки, подлокотник бабушкиного кресла, старая вешалка и кипа пожелтевших газет, перевязанных бечевкой. И ни следа ковра. Ян сглотнул, понимая, что уже слишком долго стоял у входа. Как-то отец запер его всего на полчаса, и он решил переждать наказание у двери, так как путь к окну тогда преграждали какие-то ящики. Привратник проснулся через десять минут, и оставшееся время Ян, как сумасшедший, пробегал по Чердаку, отделавшись мелкими укусами на ногах и чудом не сломав шею.

Тут он вспомнил. Вчера отец пытался навести на Чердаке порядок, но так как прибираться он не любил, то ограничился лишь тем, что вытащил во двор ковер, чтобы Ян почистил его после уроков. Ян про все это благополучно забыл, в том числе, и о том, что поручение он не выполнил. Ладно, с этим он разберется после, а сейчас нужно было решить проблему поважнее.

Ян рванул с места как раз в тот момент, когда внутри сундука послышался шорох. Двенадцать быстрых шагов до окна, и вот он уже стоял, прижимаясь спиной к грязному стеклу и пристально вглядываясь в чердачную темноту. Кажется, все спокойно, если не считать того, что сундук немного сдвинулся с места. Но это ерунда, это мелочи, потому что Ян не нарушал правила: во-первых, он не бежал, а шел, во-вторых, хоть ковра не было, но стоял он на условленном месте, и, в-третьих, ему не было страшно. Разве что совсем чуть-чуть, но это не считалось.

Тишина резала уши и была почти осязаемой. Время на Чердаке текло по-иному. Порой Яну казалось, что прошла вечность, прежде чем его выпускали после короткого наказания, а иногда несколько часов пролетали за один миг – миг липкого страха, сползающего по спине каплями холодного пота.

Вот и сейчас. Он думал, что пялился в темноту Чердака не меньше часа, но полоска света, по которой он обычно отмерял время, даже не сдвинулась. Может, все обойдется? Ян помнил тот странный день, когда его заперли на Чердаке, и за все время наказания не произошло ничего – даже всегда беспокойные куклы не двинулись с места. Правда, такое было всего один раз, но, как говорил его друг Валет, если что-то случилось однажды, может случиться и дважды. Валет был двоечником и уже какой год учился в пятом классе, но он был единственный, кто верил рассказам Яна о Чердаке. Даже младшая сестренка Криспи, которая приезжала к ним погостить от матери по выходным, считала Яна придурком. Однажды она назло ему забралась на Чердак и, пока Ян трясся от страха внизу, уговаривая ее спуститься, бегала по крыше до тех пор, пока не вмешался отец, который не любил, когда дети шумели. Криспи пробыла на Чердаке сорок минут, и ее никто даже пальцем не тронул. А вот Яну тогда досталось – даже если была виновата сестра, наказывали почему-то всегда его. Когда Криспи уехала, отец закрыл его на крыше, и тогда Чердак отыгрался на Яне и за беготню Криспи, и за его откровения.

Чувствуя, что от непрерывного вглядывания в темноту у него начинают болеть глаза, Ян рискнул перевести взгляд в окно. Мутное грязное стекло искажало внешний мир до неузнаваемости. Ему были видны макушки весенних тополей, покрытых свежей новорожденной зеленью. Ян любил тополя. Они первыми встречали весну и первыми умирали осенью, покрывая землю гремящими листьями. Эти деревья всегда пробуждали в нем непонятную радость, чувство близости и понимания.

Спохватившись, что слишком долго стоял спиной к Чердаку, Ян резко обернулся и внимательно оглядел пространство. Кажется, все было на местах. После солнечного света перед глазами расплывались белые пятна, в которых растворялся мир Чердака.

Ян крепко зажмурился, но сразу понял, что допустил ошибку. Его ноги стояли на досках Чердака, на которых не была ковра. Ничто не защищало его от когтей, которые незамедлительно высунулись из пространства между досками, раздвигая щели и пытаясь проткнуть ботинки Яна острыми кончиками.

Сначала он зажал себе рот, чтобы не выпустить рвущийся наружу крик, потом открыл глаза и уставился на ноги. Ничего – ни когтей, ни кровавых ран. Но Чердаку было его не провести. Ян опустился на колени и, приблизив лицо к щелям между половиц, разглядел свежие царапины на древесине. Да... Без ковра сегодня придется тяжело.

Тишина стояла такая плотная, словно ему в уши затолкали клочья ваты. Поэтому когда в темноте раздался шорох, Ян услышал его так отчетливо, словно шуршали внутри его головы. Вжавшись в оконное стекло, он медленно перевел взгляд в ту сторону, откуда раздавался звук. Смотреть не хотелось, но не смотреть было нельзя. Он уже знал, кто шумел. На сундуке у входа сидела только одна кукла – та, что в саже. Ян пристально оглядел световой круг у окна, но пока никто не нарушал его территорию.

Спокойно, никакой паники, у него все под контролем. На этот раз Ян пришел на Чердак подготовленным. В левом носке был спрятан миниатюрный складной нож, который Валет подарил ему на день рождения. Ян не верил, что нож причинит серьезный вред Чердаку, но с ним было надежнее. Яну редко дарили подарки, потому что вера отца запрещала баловать детей, а другие родственники не хотели обижать родителя. Мать иногда присылала Яну конфеты, но так как почти все время проводила на гастролях, это случалось все реже. Поэтому нож был не просто оружием, он был волшебным даром друга, а значит, обладал могучей силой.

Когда-нибудь Чердак будет играть по его правилам, а сейчас Ян наберется терпения и дождется прихода отца. Если не совершать ошибок, ничего не случится.

Со стороны сундука снова раздался шорох. Ян метнул в темноту быстрый взгляд и уставился на одноглазую куклу, которая спокойно сидела на полу, привалившись спиной к боку сундука. Ян не хотел знать, куда она ходила, что делала и почему осталась внизу, а не поднялась на крышку короба к соседке.

Сняв куртку, Ян постелил ее на грязный пол и, поджав под себя ноги, аккуратно уселся сверху, – не ковер, но хотя бы какое-то прикрытие от когтей.

Он досчитал до тысячи, однако на Чердаке ничего не происходило. Медленно ползла полоска света, отсчитывая время наказания, затейливо кружилась пыль, глухо стучало сердце Яна. Тук-тук, тук-тук...

- Тук-тук! – громкий настойчивый звук раздался слева, но Ян не спешил туда смотреть. Он знал, что находилось в том углу. Там стояло старое бабушкино кресло, накрытое белой простыней.

По полу заструился сладковатый запах ванили, смешиваясь с пылью и испарениями нагретых за день досок. От Валета, отец которого работал могильщиком, Ян знал, что все мертвецы пахли приторно-сладко, словно конфеты. Возможно, поэтому он никогда не любил сладости.

Ян все-таки не выдержал и, скосив глаза, увидел фигуру человека, сидящего в кресле под простыней.

- Бабушка! – прошептал он, пытаясь не замечать темных пятен, которые стали расплываться на простыне в том месте, где у человека должна быть голова. – Бабушка, я хорошо себя вел, честное слово! И в церкви молился по-настоящему, а не просто рот открывал. Не злись на меня, пожалуйста. Та ваза все равно некрасивая была.

Бабушка умерла в этом кресле два года назад. От старости, объяснил ему тогда отец, но Ян помнил, как на одеяле, которым накрыли умершую старушку санитары, отчетливо проступили кровавые пятна. Бабушка была глупой, но доброй. Она называла Яна утенком и всегда угощала его своими таблетками – разноцветными, с кисловатым и горьким привкусом. А вот отец ее не любил, обзывал дурой и часто ругал, когда думал, что Ян их не слышит.

Иногда бабушка поднималась с кресла и ходила по Чердаку, но простыня всегда оставалась у нее на голове, спадая до пят. Она шаркала в темноте и звала Яна тихим, жалобным голосом. Впрочем, бабушка знала правила и на ковер никогда не заходила. Сейчас ковра не было, и Яну оставалось только надеяться, что мертвая старушка поймет новые условия игры: куртка – это ковер, и пока Ян сидит на нем, его трогать нельзя.

Смотреть, как из-под простыни на пол опускается сначала одна старческая нога, потом вторая, было страшно, и Ян закрыл глаза. Все равно против бабушки у него оружия не было. Ножик для этого не годился, потому что Ян бабулю любил и резать ее не собирался. Зря он вообще смотрел в ту сторону. Теперь образ босой ступни синюшного цвета с темными трупными пятнами на коже стоял у него перед глазами, дополняя картину, которую рисовали в его воображение звуки и запахи.

- Тук-тук, Яни, – прошелестело рядом, и ему показалось, что кто-то провел руками у него над головой.

Тяжелая старческая поступь, сладкий ванильный аромат, легкий сквозняк от медленных движений и нежное прикосновение к щеке. Ян надеялся, что это простыня, а не бабушкина рука.

- Иди обратно, – попросил он, стараясь не дрожать голосом. – Уходи, пожалуйста.

Ян не знал, сколько прошло времени – минута или час. Бабушка все это время стояла рядом, разглядывая его через белую ткань. Наконец, послышались ее медленные, неуверенные шаги – они удалялись. Ян выдохнул, но открыл глаза нескоро.

Лучи на полу стали меньше, тоньше, бледнее. Световое пятно тоже сузилось, почти достигнув края куртки. Почему не идет отец? По подсчетам Яна, три часа наказания должны были закончиться где-то на закате. Возможно, ему осталось ждать совсем немного – полчаса или даже пятнадцать минут. Не стоит волноваться, все будет хорошо.

Новый звук был не похож на предыдущие. Ян подскочил и с ужасом уставился на мячик, который медленно выкатился из темноты, остановившись у рукава его куртки. Старый, резиновый мяч, которым они с сестрой играли в детстве, когда все... когда все было хорошо. Ян сглотнул. Наверное, это было в другой жизни. С тех пор как умерла бабуля, хорошо не было никогда.

В мяче не было ничего необычного. Ян знал, что его лучше не трогать, но соседство красного резинового шара ему не нравилось. Ян осторожно поднял мяч – ничего не произошло. Однажды он разбил им стекло на входной двери, за что отец так сильно отлупил его полотенцем, что Ян неделю пропускал занятия по плаванию, чтобы никто не увидел красных рубцов на ногах и спине. Интересно, почему он помнил только плохое? Может, поэтому Чердак так обращался с ним? А может, и вовсе не было никакого Чердака, а были лишь обычная крыша старого дома и мальчик с больным воображением? Ведь не просто же к нему каждый месяц приходил господин Радуга с дурацкими цветными карточками? Ян всегда забывал его имя, поэтому называл просто Радугой за любовь к пестрой одежде и непонятным играм, которые Яну не нравились. Отец любил устраивать с Радугой чаепития, во время которых они вместе смотрели на Яна, перебирающего ненавистные карточки, и грустно вздыхали.

Ян задумчиво повертел мяч в пальцах и сразу пожалел об этом. Едва он повернул мяч другой стороной, к горлу подкатила тошнота, а пальцы словно приросли к резиновой поверхности. Ян с трудом заставил себя разжать их и выбросить мерзкую игрушку в темноту. К покатому боку мяча приклеился ком спутанных рыжих волос, под которыми виднелись следы мелких зубов. Но хуже всего была слизь, обильно покрывавшая мяч с обратной стороны – на ней и держались волосы.

Крысы, решил Ян, прекрасно помнивший, что на прошлой неделе в их доме работала бригада по уничтожению грызунов. Отец ненавидел животных, а мыши и крысы вызывали в нем бешенство.

- Мне не страшно, мне не страшно! – как заведенный, повторял Ян, торопливо вытирая руки о рубашку и брюки. Слизь была похожа на клей и от ладоней отставать не собиралась. Он снова потер руки о штаны и почувствовал, как его накрывает нехорошее предчувствие.

Что-то было не так. Что-то сильно не так. И проблема была не в слизи, от которой начинала зудеть и чесаться кожа. Где его нож?

Ох, бабушка! Недаром она вертелась рядом! Карман, куда он опустил оружие, после того как вытащил его из носка, оказался пуст. Ян принялся лихорадочно шарить руками по полу, но ножа нигде не было. Чердак украл его и теперь наслаждался новым трофеем и беззащитностью жертвы.

Нож нужно было найти любой ценой. Ян сжал кулаки и сердито пнул ворох старых газет. В воздух взметнулась туча пыли, от которой он принялся чихать, но Чердак, по крайней мере, отреагировал. В догорающем свете заката блеснула узкая полоска стали. Ян прищурился и разглядел нож, зажатый в резиновой ручке одноглазой куклы.

Задохнувшись от возмущения, он принялся топтать собственную куртку, стараясь успокоиться. С одной стороны, отец должен прийти с минуты на минуту. Его выпустят, и кошмар на сегодня закончится. С другой стороны, нож был подарком друга, и если Ян оставит его на Чердаке, больше он его не увидит. Все, что забирал Чердак, навсегда исчезало в недрах темного брюха крыши.

- Береги его, – сказал Валет, вручая ему нож. – Мой батя нашел его у могилы старого пирата. Это волшебный клинок, который однажды спасет тебе жизнь.

И вот теперь Ян собирался оставить этот бесценный дар ненавистному врагу.

Или этому не бывать?

Борьба с собой длилась недолго. Ян решительно поднял куртку, встряхнул ее, надел и тщательно застегнул на все пуговицы. Не самые лучшие доспехи, но хоть какая-то защита от зубов чердачных обитателей.

Солнце садилось на удивление быстро, превращая чердачные тени в подвижных чернильных монстров. Не замечая их щупалец, которые тянулись к нему со всех сторон, Ян уверенно направился к сундуку. Главное не бояться. У него все получится. Чердак не всегда будет выигрывать. В конце концов, Ян шел по нейтральной территории – то была дорога к выходу, который должен был вот-вот открыться.

Он благополучно миновал пианино, добрался до садовых столиков, прошел на цыпочках мимо кипы тюков, хранивших нераскрытые тайны прежних хозяев дома. Отец рассказывал, что раньше здесь жила семья сектантов, которые не ходили в церковь, не молились богу и не посещали городские собрания. Однажды они не появлялись из дома несколько недель, а когда полиция вскрыла двери, то обнаружила их тела, повешенные на люстре в холле. Самоубийство – написали в газетах, но отец считал, что сектантов покарал бог. Конечно, это были страшилки для детей, но здесь, на чердаке, в полумраке заката, они обретали пугающую реальность. Среди школьников ходило много слухов о том, почему повесились бывшие жильцы дома, но Яна больше всего мучил вопрос, почему отец не сжег вещи сектантов, а спрятал их на Чердаке?

Приблизившись к сундуку, Ян навис над ним, уперев руки в бока. Вряд ли хоть что-нибудь в его виде могло испугать Чердак, но решимость была нужна, главным образом, ему самому. В затылок задышали холодом, отчего волосы взъерошились, словно от дуновения настоящего ветра. Ян не обернулся, продолжая испепелять взглядом наглое кукольное личико одноглазой, которая по-прежнему сжимала его нож. Медленно, очень медленно до него дошло, что кукла сидела на сундуке одна.

Зря он не обернулся. За пианино что-то рыкнуло, ухнуло, а потом Чердак наполнился топотом маленьких ножек, который почему-то раздался сверху. Пока Ян вспомнил о чердачных стропилах, в волосы уже вцепились крохотные ручки черномазой куклы. Мерзавка потянулась алым ртом к его шее, растянула губы в кривой усмешке, обнажила маленькие острые зубы... Ян закричал и в ужасе попытался сбросить с себя куклу, но она ловко увертывалась от него, кусая ему пальцы и издавала противное тоненькое повизгивание. Он резко нагнулся вперед, собираясь сбросить ее со спины через голову, но не рассчитал движения и поскользнувшись на ровном месте, упал на колени, больно стукнувшись лбом о кованое ребро сундука.

Какое-то время Ян пребывал в блаженной темноте, расцвеченной белыми и красными пятнами, которые плавали у него в голове. Где он? Что делает? Почему лежит на полу и не может пошевелиться?

Постепенно вернулась память. Все верно – на него напала кукла, он попытался ее сбросить, но вместо этого упал сам. И теперь уже никогда не сможет подняться, потому что проклятая тварь съела его ноги.

Но нет – с ногами все в порядке. Мир за окном совсем потускнел, однако в полумраке Чердака Ян разглядел ботинки, которые кто-то снял с него и поставил рядом с босыми ногами. Носок на нем не было. Сердце стукнуло, потом еще раз и вдруг заколотилось быстро-быстро, словно пытаясь обогнать самое себя.

Если ноги ему никто не отгрыз, то почему он не мог двинуться с места? Почувствовав спиной холод сундука, Ян не сразу сумел подавить панику, которая стучалась к нему в голову уже давно. Осознав собственное положение, он почувствовал тошноту – предвестницу страха.

Ян сидел на полу, положив голову на крышку сундука и вытянув ноги к тюкам с вещами сектантов. А где-то рядом ползали куклы с его ножом... Ему не сразу удалось понять причину собственной неподвижности. Руки и ноги были свободны, но волосы каким-то образом угодили в сундук, оказавшись крепко прижатыми крышкой. При этом левым ухом он чувствовал металл висячего замка, который никто не снимал. Ян знал, что ключ от сундука был потерян, и отец много раз тщетно пытался его открыть. А теперь его волосы оказались внутри, и Ян пожалел, что не успел сходить к парикмахеру. В следующий раз – при условии, что Чердак его отпустит, – он пострижется, как Валет, чьи волосы напоминали пушок, покрывающий руки учительницы по математике, которую отец иногда приглашал в гости.

Ян смотрел на утопающие в темноте своды чердака, соображая, что бы такого предпринять, когда неожиданно всю крышу дома заслонило что-то большое и белое. У этого белого имелся только один глаз, и он был таким же темным, как и открытый кукольный рот. Одноглазая кукла сидела на шее Яна и гладила его по щеке маленькой шершавой ладонью. В другой руке у нее сверкало лезвие его счастливого ножа – оружия, которое должно было спасти ему жизнь.

Ян не помнил, что случилось после. Паралич ужаса, сковавший его в тот момент, когда он понял, что на нем сидит кукла, прошел также внезапно, как и появился. Выхватив нож из рук чудовища и не замечая крови, бегущей по пальцам, Ян принялся остервенело резать волосы, освобождая себя из плена. Затылок обожгла жгучая боль, а по шее заструилась теплая жидкость. Он бессмысленно уставился на окровавленный пучок волос, который срезал вместе с кожей, на нож, впившийся в деревянный пол, на куклы, которые, как и прежде, сидели на спине Привратника. Чувствуя, как горячая волна гнева накрывает его с головой, Ян схватил нож и принялся резать Чердак, вонзая его во все, что попадалось под руку.

Какой-то белый круг беспорядочно замельтешил по полу, и Ян бросился на него, намереваясь изрезать и его тоже.

- О господи! – воскликнул отец, роняя фонарик и бросаясь к Яну. – Горе ты мое! Так и знал, что эти твои сидения на чердаке добром не кончатся!

Ян не сразу отдал ему нож, понимая, что отец заберет у него подарок друга навсегда. Но родитель был сильнее, поэтому очень скоро Ян был скручен и обездвижен собственной курткой, в которую отец запеленал его, как ребенка.

- Успокойся, все хорошо, мы уже помирились, – приговаривал отец, перекинув Яна через плечо и спускаясь с ним по лестнице. – Ну погорячился я, накричал на тебя, ну с кем не бывает! Я эти письма писал два дня, вот и расстроился, хотя... черт с ними, с этими бумагами. Я уже и думать забыл, а ты, как маленький, устроил эту игру в прятки. Надо было мне сразу догадаться, что ты на чердаке спрятался, а то я тут всех полицейских на уши поднял. Три часа это, знаешь ли, не шутки. И перестань бить себя полотенцем, а то меня точно в дурдом вместе с тобой посадят. Опять ты весь в крови! Я уже не знаю, что врачам говорить! Эх, придеться снова господина Радугарда вызывать, хотя что толку от этих психиатров...

Ян слушал отца рассеянно, но внимательно проследил, как родитель закрывает Чердак и кладет ключ в карман пиджака. Да, он снова проиграл, но их война еще не закончилась. В следующий раз он придет на Чердак с другим оружием, и тогда они будут играть по его правилам. Как-то на новый год Валет подарил Яну старую зажигалку. В ней еще оставалось достаточно газа, чтобы поджечь нутро врага изнутри.