Мастер

Вода монотонно билась о борт парома, коварно усыпляя бдительность пассажиров. Словно два нахохлишихся ворона, понуро стояли рядом зельевар в капюшоне чёрного плаща, и костоправ, нахлобучивший на макушку нелепую шляпу с пером.
– Михаэль, а я поверил в твою историю, что бы там ни говорили Барт и Джузеппе.
– Спасибо, – ответил тот и тяжело вздохнул.

Зельевара достал из потайного кармана плаща фляжку и сделал небольшой глоток.

– Зелье "прощения", горькая дрянь... и в моём случае бесполезная. Но чем куркур не шутит.

Муфарик закивал. Потом, оглядевшись, спросил:

– Извини, если лезу не в своё дело… Но что тебе шепнул Гарпилиус?
– Очень странную вещь… Представляешь, он сказал, что я великий мастер, а моя работа – то, что заставит биться и каменное сердце, – в голосе Михаэля послышались печальные нотки. – Он ведь не со зла это сказал, но прозвучало как издёвка. Что я за мастер, если так облажался?
– Мдааа… – протянул костоправ. – Мне кажется, неслучайно мы встретились. Я должен тебе кое-что рассказать. Когда я скитался по Мефису, я побывал в его столице. Помню, город завораживающий, с храмами, каменные стены которых подобны кружеву, и особняков, окруженных цветущими садами. Так вот, вижу перед одним богатым господским домом сложено много вещей, будто переезжает кто. Я спросил у одного слуги, мол, что да как.

Он-то и сказал, что это убранство вдовствующей графини Вайтбегской, соизволившей покинуть родные края. Такой диковинной и дорогой мебели в жизни не видывал, не представляете, она вся из меланийского дерева, того самого, что отливает золотом в полдень, а на закате становится иссиня-чёрным.

Носильщики аккуратно перетаскивали вещи, как вдруг поднялся сильный ветер и сорвал с одного из портретов ткань, защищавшую картину при переезде.

Я ещё тогда подумал, что такой совершенной красоты капризная природа создать не могла. Значит, я не ошибся. Михаэль, увидев тот портрет, я чуть не пал ниц, плача от умиления. В красоте естестественной всегда есть изъян: едва уловимая асимметрия лица или короткие пальцы отдаляют женщину от того, чтобы быть идеалом.

В тот момент из резной рамы на меня глядела не смертная женщина, а вечная идея прекрасного. Я стоял как вкопанный, пока слуги не занесли картину в особняк. Видно, они уже привыкли к своей госпоже и один её вид не приводил их в исступление.

Как только вы сказали, что родом из Вайтберга, я сразу этот случай вспомнил, а потом графиня и эликсир… Дорогой друг, это невероятное мастерство! Я не смею спрашивать, что ты положил в то зелье…
– Признаюсь, что я усовершенствовал рецепт учителя, положив в эликсир чуть больше пыльцы с крылышек одной редкой бабочки. Эффект ты видел, – прошамкал кривым ртом Михаэль.

Его редко хвалили, сейчас же под капюшоном его ослиные уши затрепетали от удовольствия.
– Знай, ты создал совершенство, от которого нельзя не потерять голову.
– Пожалуй, моя работа хороша, да… – медленно проговорил зельевар.

Слова Гарпилиуса и случай, поведанный Муфариком, заставили Михаэля задуматься. “Любил ли я графиню? Или я был очарован плодом своего труда? То было увлечение собственным искусством?– он судорожно перебирал вопросы и нашёл ответ: – Я изменил Агнес не с женщиной, а со своей работой. Пленил меня собственный талант, воплотившийся в графине”.

Его бросило в жар, и он стянул капюшон. Выпучив глаза, Муфарик отшатнулся от зельевара, тихонько вздохнув. Взгляд Ирмины рассеяно блуждавший по пассажирам парома, задержался на Михаэле. Подружка Барта, закрыла рот ладонью, но не сдержала крик:
– Ого! Смотрите, наш чудик преобразился!
Все обернулись. Вместо уродливого бородавчатого старика стоял молодой мужчина с правильными чертами лица и блестящими карими глазами.

Михаэль недоверчиво дотронулся до гладких щёк. Хотел схватить себя за ослиные уши, но пальцы сжали воздух. Гарпилиус подошёл и похлопал зельевара по плечу.
– Значит, ты понял. Теперь можешь возвращаться к Агнес.
– Я так благодарен вам с Муфариком. Я бросить вас не могу! Мои способности будут полезны.
– Как знаешь. Спасибо тебе.