Часть 2. Легенда о трех сестрах.

В ночной настороженной тишине плеск воды разносился эхом, и сквозь сон мерещилось, что паром катится по пустому туннелю куда-то вниз, на дно чернеющей пропасти. Заслышав вой вардаса, Ирмина дернулась, как от оплеухи. Синий волк, оставшийся по ее вине без уха, подвывал под звуки лютни. Барт мирно посапывал рядом, хоть и обещал блюсти дозор всю ночь. Руфино, которого обступили полукругом не успевшие задремать путники, продолжал бренчать по струнам лютни и выводить густым баритоном:

Три верных сестры красы несказанной

Свои коротали дни.

Чудесницы млели в тоске окаянной.

О разном мечтали они.

Белёсая высшей любви желала.

Чернявая – кличь злую тьму.

А рыжую тяга одолевала

К пылающему огню.

Не свыклись они с женской долей простою,

И все женихи им не в масть.

Совсем их толпа загнобила молвою,

Хоть в омуте чёрном пропасть.

Белёсая тайный завет шептала,

Чернявая яд разлила,

А рыжая свечи в ночи зажигала

В преддверии высшего зла.

Сошли девять всадников с бреши пробитой,

Посеяв разруху и страх,

И где скакунов наступали копыта –

Трава рассыпалась в прах.

И стало окутано дымкой туманной

Межмирье в плену темноты -

То место, где сёстры красы несказанной

Свои воплотили мечты.

Белёсая призраком стала бесплотным,

Чернявая – хищницей тьмы,

А рыжая – демоном чужеродным,

Предвестницами чумы.

Белёсая выше любви взлетела,

Чернявая с тьмою слилась,

А третья, обретшая новое тело,

Огнём по земле прошлась*.

- Я знаю про легенду о трех сестрах не понаслышке, - произнесла Ирмина, когда лютнист смолк. Воительница начала рассказывать историю, как впервые сама о ней услышала:

Редко кто из путников проезжал мимо рыбацкой деревушки Клаусдорг, лежавшей в излучине левого предгорного берега Сильваны. Случалось, что остановившись на ночлег, человек оставался в ней навсегда. И неудивительно!

Гряды гор миролюбиво окаймляли долину, в самой низине которой зеленела петля реки, такая широкая, что на ее мутноватой поверхности нерукотворные гигантские изваяния отражались во всей своей величине. Вниз к деревне вела единственная протоптанная дорожка, извилисто петляя между живописных холмов и лугов, и прячась в тени пальм и сосен. Деревянные домики, обвитые вместе с крышей лозами винограда, тянулись вдоль песчаных берегов, заваленных просыхающими снастями, пришвартованными и перевернутыми вверх днищем лодками. На пригорке высилась остроконечная белокаменная башня. И когда туман после дождя поднимался вверх, окружая холм плотным кольцом, башня будто парила в воздухе. Деревушка, утопая в цветах и зелени, манила уютом и умиротворенностью, а чтобы ощутить ореол таинственности, было достаточно единственного беглого взгляда. Художники, оказывающиеся в этих местах, сразу хватались за кисть и краски, но так и не могли передать на холстах всей красоты.

Со временем в деревне появился небольшой порт и даже выложенная камнем набережная, на которой зажурчали причудливые фонтаны - съезжавшиеся сюда скульпторы старались переплюнуть друг друга в мастерстве. А рядом со старинной башней вскоре гордо возвышалось торжественное здание ратуши. Пышные дома знати с гербами над входом, сместив рыбацкие лачуги, разрослись по холмам, точно грибы в лесу. Затем Клаусдорг обнесли мощной каменной стеной, и задолго до того, как появилось первое городское право, а вся власть оказалась в руках богачей, его стали называть городом.

Населения становилось все больше и больше, но жизнь в Клаусдорге продолжала течь каким-то особенным, медленным ритмом. Рыбаки, ремесленники и торгаши вставали всегда до зари, но после полуночи ни одной живой души на улицах нельзя было встретить. Зато на ярмарках в городе было не протолкнуться, праздники отмечали с еще большим размахом – народное шествие сопровождалось трубадурами и жонглерами, и потоку людей, казалось, нет ни конца, ни края. А кабацкие сидельцы, собиравшиеся вечерами за крепким элем, делились друг с другом историями и передавали из уст в уста легенду о трех сестрах.

Якобы в одной рыбацкой семье родилась тройня и все девочки. Росли они красавицами, и что интересно – совершенно не похожи друг на дружку: одна светлее матери, другая темнее отца, а третья – вообще рыженькая. Отец, не надеясь дождаться рождения сына, воспитывал дочерей в чрезмерной строгости: лишний шаг без его ведома не разрешал делать, за обычную детскую шалость мог куска хлеба не дать за целый день, а мог и прилюдно высечь кнутом. Мать никогда за детей не вступалась. А другим горожанам, погруженным в свои заботы, тем более было безразлично. Да и кто посмеет в чужую семью нос сунуть?

Красота сестер расцветала с их взрослением, но знакомиться с ними юноши не спешили. Может, побаивались их отца - здоровяка, под два метра ростом, избегающего цирюльника и заросшего столь сильно, что от одного его вида поджилки тряслись. А на торгашей, да и всех, об кого спотыкался - рявкал так, что даже любопытный зевака от икоты несколько дней не мог избавиться. И если сначала сестры предавались наивным мечтам, как все девчонки, встретить того самого, ненаглядного, желая освободиться из семейной клетки, спастись от отца-самодура, то позже мечтали лишь о мщении. Все чаще жители замечали в них странность – не ту странность, подобную разноцветной радуге в душе молчаливого, тихого ребенка, а странность пугающую, как затаившейся вулкан. Сестры на всех смотрели с дикостью и до самой ночи пропадали за стенами города, собирая в лесу травы и коренья. А затем на пустыре, где закапывали казненных преступников, обнаружили колдовские знаки. В тот же день пропал их отец – вроде как отправился в лодке на рыбалку и не вернулся. Местные нашли его судно, одиноко покачивающееся чуть ниже по течению. Спустя пять лун разбухшее от воды тело рыбака вынесло на берег. Вслед за мужем на другой свет отправилась и мать девчонок. На тот момент она сильно пила и могла подолгу не показываться из дома, поэтому не сразу озаботились ее исчезновением. Когда ягодники случайно наткнулись в лесу на ее тело, на него взглянуть было страшно – от кожи и плоти почти ничего не осталось, и если бы не уцелело впалое, изъеденное насекомыми лицо, то никогда и не узнали, кому оно принадлежит. На погребении сестры открыто веселились, но никто не посмел дурного слова им сказать – все-таки потерять одновременно двоих родителей очень тяжело, истеричный смех может быть и от шока. Так люди рассудили, но сильно ошиблись - в душах сестер разгорелась лютая ненависть не только к родителям.

Сразу после этих событий город, бережно укрытый от ненастья стеной и горами, стал погрязать в неисчислимых бедах, точно в болоте. За обильными, долгими дождями наступила сильнейшая засуха, пожаром уничтожив урожай на полях. Необъяснимо исчезла в реке вся промысловая рыба, а ведь для некоторых горожан продажа рыбы была единственным доходом. Из города бежали лучшие мастера, а художники, точно безумные, изображали на полотнах лишь пепел и черноту. Последними испытаниями, выпавшими на долю клаусдорцев, стали полчища крыс, заполонившие улицы; когда грызуны стали дохнуть в огромном количестве, и над разлагающимися трупами кружить стаи мух, разнося заразу из дома в дом, вспыхнул мор, унесший жизни сразу половины жителей. В Клаусдорге не осталось ни одной семьи, которой не коснулось несчастье. Ко всему прочему, все как один, стали рассказывать о ночных всадниках, утверждая, что с заходом солнца сестры на холме жгут костер, из его искр появляются девять всадников на вороных жеребцах. И там, где ступают дьявольские лошади своими копытами, все превращается в тлен, даже трава перестает расти. Ночью люди боялись выйти за порог дома, а днем вылавливали в реке безголовых склизких тварей, которых употреблять в пищу было страшно. За головы ведьм бургомистр обещал баснословную награду, но злодейки, словно испарились. Поговаривали, что город навечно проклят, сестры следят за жителями с высоты башни и являются человеку перед его смертью. К всеобщей радости эти события были столь давно, что превратились в легенду. Гостеприимный Клаусдорг вновь манит людей из разных краев. 

С особенным запалом клаусдорцы рассказывают об истории города путникам. Вот и я все это услышала, будучи в Клаусдорге проездом вместе с больным полуторагодовалым сыном.

- И безоговорочно поверила? – рассмеялся Джузеппе. – Как это наивно, Ирмина.

- Как это невоспитанно перебивать, - огрызнулась Ирмина. - У тебя, я смотрю, это уже стало привычкой.

- А ты разве встречала воспитанных наемников? Смешно слышать.

- Я еще не все рассказала, что хотела рассказать. Так что будь добр, Джуз, замолкни, позволь мне закончить историю, а потом делай свои выводы…

Очнувшийся от сна Барт бросил в сторону приятеля гневный взгляд. Джузеппе открыл рот, собираясь ответить с колкостью Ирмине - перепалки забавляли наемника, но затем что-то неразборчиво пробурчал и отвернулся. Он готов был чуть ли не прыгнуть с парома в ледяную воду, лишь бы не слышать этих нелепых фантазий.

Продолжение следует...

* Стихотворение написал Григорий. 

Отдельное спасибо Екатерине за редактуру и помощь.