Часть 2. Город-призрак. Рассказ Ирмины.

- Надежда, что смогу излечить сына, всегда была и есть у меня, - продолжала Ирмина. - В тот раз мы направлялись в Мейн - деревушку, славившуюся целебным родником, расположенную в скалах, чуть севернее от Клаусдорга. Я слышала, что места эти пустые, что мор все уничтожил, и была приятно удивлена, обнаружив город процветающим.

Нас радушно приняла семья старого рыбака, представившегося Гатимом. Его дети охотно играли с моим малышом, а жена, полная женщина моих лет, была от рождения слепа, и я искренне сочувствовала, что она не может хоть одним глазком взглянуть на великолепие родного города. Я думала лишь немного отдохнуть с дороги, но задержалась в Клаусдорге на целый день. Хозяин дома побаловал чересчур сытным завтраком – сырыми мидиями и обжаренной на костре редкой рыбой с щупальцами, водившейся только в Сильване. От обугленного куска, лежавшего среди пряных трав на тарелке, резко пахло, но мне было неудобно отказать гостеприимному хозяину. Попробовав местный изыск, я не разочаровалась – на вкус рыба оказалась просто чудесной. Гатим поведал легенду о трех сестрах, которую я тут же выкинула из головы, мало ли что фантазируют люди от скуки.

В Клаусдорг мы прибыли с первыми лучами солнца, когда улочки были еще пусты, но уже после завтрака, я поняла, что жизнь кипит в городе, особенно на окраине. Раннее утро встречало приятной прохладой, которая невидимым шлейфом тянулась от реки. Цветущий в саду жасмин кружил голову благоуханием, перебивая присущий таким городам и селам рыбный запах. А звонкая трель и несмолкаемый стрекот насекомых и птиц, напоминая переливами то флейту, то лиру, сопровождали каждый мой шаг.

С сыном на руках я вышла на прогулку и была поражена – по всему побережью кишела мелкая живность, совершенно не опасаясь людей. Рыбаки с плетеными корзинами, собиравшие мидий, заверили, что ни ящерки, ни лягушки вреда не причинят. Дружелюбие всех местных подкупало – каждый встречный приветствовал и говорил, что рад новому жителю, а мне не хотелось отвечать, что сегодня покину город, даже мысли об этом почему-то стали вызывать горькую тоску. Переступая через проворных лесных обитателей и торчащие острые, переливающиеся на солнце раковины моллюсков, я медленно брела по берегу. Ноги слегка утопали в мокром, мелком песке, а я ловила себя на мысли, что если существует место вечной гармонии и блаженства, то оно здесь. На какое-то мгновение даже забыла о цели своего путешествия.

Чуть позже мы поднялись на скалу, откуда открылся великолепный вид на все окрестности: помпезные дома знати, поражающие архитектурой с колоннами, однотипные рыбацкие лачуги с крышами из тростника, скрывающиеся под опохалами пальм, выженные солнцем холмы, белоснежные, будто занесенные снегом, хлопковые поля, покачивающиеся канатные мосты и мутноватую гладь реки, по которой едва заметно скользили коричневые суденышки. А потом мы взобрались выше, казалось - вон с той вершины, за тем углом увидим что-то еще более восхитительное. Не описать словами эту завораживающую, пленительную красоту! Не передать тех одухотворенных чувств, которые обволакивают тебя, словно заботливые руки матери. Колыбель жизни – так хотелось назвать этот волшебный край, о лучшем пристанище и мечтать нельзя! 

Когда же я приблизилась к старой башни и примыкающей к ней ратуши, столь запущенных, будто в них целый век не ступала нога человека, ужасно разболелась голова. Возможно, это случилось от жары, которая удушающим маревом повисла над городом. Вообще чудилось, что где-то поблизости пылает костер. Любуясь рекой, мне безумно хотелось окунуться в ее прохладные глубины. Желание спрыгнуть с высоты птичьего полета все сильнее внутри меня наростало, пока смотрела вниз. Помнится, даже сделала шаг вперед, будто тело не подчинялось разуму, но сын вцепился ручонками в мою шею, именно его крепкие объятия остановили от неразумного поступка. Поспешно спускаясь, я, как нарочно, спотыкалась чуть ли не об каждый камень. Самый живописный уголок в городе оказался единственным местом, где не хотелось находиться. Сейчас воспоминания о холме со старой башней, вызывают мурашки по телу. А тогда все дурные ощущения исчезли, как наваждение. Вернувшись вновь в самое чрево гулких улочек, я ощутила себя крохотной, но нужной частью живого городсого организма.

И вместе с тем силы покидали меня, ребенок стал обременительной ношей, размышления, что предстоит долгий путь в поисках целебного родника, угнетали. А есть ли вообще этот чудодейственный источник, ведь все клаусдорцы, с которыми я успела пообщаться, с уверенностью отвечали, что впервые слышат о нем? Еще во мне возник необъяснимый страх, какая-то напряженность, подобная первобытному предчувствию, которые к вечеру усиливались. Жена Гатима напоила меня успокаивающим, горьким на вкус отваром, от которого я тут же провалилась в сон. Очнулась я от лихорадки, и все остальное, что дальше случилось, было точно в бреду. Комната кружилась, а я вдруг с ясностью поняла, что именно здесь, в рыбацком доме найду вечный покой. Как молния, пронзила меня мысль о сыне. И приподнявшись на соломенных подушках, стала умолять позаботиться о нем. Держа меня за руку, Гатим убеждал, что люди, оказавшиеся в Клаусдорге вынуждены умирать, что не стоит противиться, потому как это вовсе не смерть, а путь к вечной жизни.

- К вечной клетке, - гневно бросила его жена. – Думаешь, мне доставляет радость наблюдать это из раза в раз?

- Замолчи, глупая баба, - зашипел вдруг на нее Гатим, которого до этого времени было не видно, не слышно.

- Лучше принеси воды, - обратилась женщина к нему. - Неужели у тебя нет ни капли сострадания?

Когда же я буквально задыхалась, хозяйка дома приблизилась, заботливо вытерла мне влажный лоб подолом юбки, вновь дала глоток своего отвара, вкус которого я перестала чувствовать, а потом наклонилась и шепнула на ухо: «Ирмина, не поздно уйти до полуночи».

Не мешкая ни секунды, я вскочила – не знаю уж, откуда появились силы, схватила сына и выбежала из рыбацкого дома. Но на пороге замерла от ужаса. Вдоль берега друг за другом, со сгорбленными спинами, точно закованные цепью, шли люди, не шли даже, а перемещались – их ноги не касались земли. Среди них были и старики, и дети, на плечах которых висели сети с застрявшими водорослями, а другие несли на головах огромные плетеные корзины, полные речной живности. Присмотревшись, я разглядела в ношах извивающихся безголовых рыбин.

Затем переместила взгляд на реку – в ней плескались эти существа, яростно набрасываясь на своих сородичей. Их белесые безголовые тела были покрыты тонкими щупальцами, а на спинах пылал красный крест, точно предупреждая об опасности. Когда же речные монстры стали неуклюже выползать из воды, источая жуткую вонь, я наконец-то, пришла в себя и, на бегу отмахиваясь от непонятно откуда налетевшего целого роя мух, ринулась к воротам города.

Я долго бежала без оглядки, виня себя за трусость и оправдывая тем, что спасаю не только свою жизнь, но и жизнь ребенка. Впервые меч, всегда выручавший меня в бою, так и остался в ножнах за поясом. Миновав каменную арку с символом города – огромной рыбиной на остроге, я обернулась: кроме стены с аркой, больше ничего не напоминало о городе, который так любезно встретил меня утром. Дома были пусты и разрушены. Некоторые из них были полностью покрыты болотным мхом и пронизаны дикой растительностью, а от других остались лишь изъеденные жуками остовы и сваи, которые торчали из земли, будто надгробия. Я не могла понять, что случилось с городом и жителями - думалось, что на тысячи шагов никого нет. На высоком холме, у подножия которого сгущался туман, вдруг вспыхнул костер, озарив в черноте старую башню. Ветер донес женские голоса и смех – не иначе, как ведьмы забавлялись. И почудилось, что из темноты прямо на меня скачут вечные губители всего живого – девять всадников. Легенда, в которую я отказывалась верить, стала явью…

Размышлять было некогда, и я скрылась в сосновом лесу, что к моей радости подступал к самому городу. Я думала о сыне и матери, ждущей нашего возращения, и это придавало сил. Не знаю, как не заблудилась ночью в чащи, как вообще смогла пробраться сквозь густые сосновые заросли - может, в очередной раз помогло острое чутье, а может, и чудо.

Позже я поняла, что бредила из-за переутомления. Многое забылось, точно кто-то выдернул из памяти целые куски. Только сейчас, после песни Руфино, события того дня всплыли в голове так живо и ярко, будто случились вчера. Убеждать, что это правда, никого не собираюсь. Очень рада, что мне удалось вырваться из проклятого города, но хочется сказать единственное – жалею, что позже не вернулась в Клаусдорг, не спасла людей, там живущих, не спасла семью того рыбака, так добродушно меня приютившую.

- Тебе нечего переживать, - ответил Руфино, слушавший до этого времени отстраненно.

- Почему же? Думаешь, раз уж я воительница, то чужое горе мне безразлично? Я видела немощных стариков, которых заставляют ночью вылавливать из реки мерзких тварей, я видела глаза детей… Этого невозможно забыть.

- Ты видела призраков. В Клаусдорге нет живых людей, это призрачный город. И действительно, чудо, что ты смогла выбраться из него. Черные всадники впускают в город, но уже не выпускают из него, даже после смерти.

- Теперь понятно, откуда в Этере появилась безголовая тварь, - включился в разговор Смерч, - ее принесло течением из Сильваны.

- Сильвана? – зевнув, переспросил Джузеппе. – Никогда не слышал.

- Ты вообще не слышал половины, что я рассказала. Сильвана – приток Этеры, - пояснила Ирмина. – Только ползающая рыбина, которая сегодня меня парализовала на пароме, намного крупней тех, что водятся в Сильване. И ко всему прочему, у этого монстра были длинные когтистые лапы, которых не было у его сородичей.

- Вот это уже интересно! - всплеснул руками Джузеппе. – Может, это вовсе была и не рыба, а человек, который стал монстром, потому что ее съел? Ты ведь тоже успела попробовать кусочек… - обратился он к Ирмине. - Так что, друзья, советую остерегаться этой женщины. А может, безголовые рыбины охотятся за ней? И теперь из-за Ирмины нам всем придется несладко.

- Очень смешно, Джуз, - криво улыбнулась Ирмина.