В какой-то момент король все-таки задремал. Но вдруг очнулся, как от удара.

И обнаружил, что сидит за столом, уронив голову на руки. Свеча почти догорела. При этом она противно трещала, чадила и невыносимо воняла.

- Теперь понятно, почему мне приснился костер, – пробормотал Вильгельм  и покосился на посветлевшее окно. – Кажется,   пора на выход. Пока писарь не очнулся и не спросил – что я тут делаю? С пьяных глаз он может и не вспомнить, что сам предложил мне остаться. Начнет с перепугу орать, а лишний шум мне сейчас совершенно ни к чему.

  Вильгельм встал  и осторожно выбрался из лавки, аккуратно прикрыв за собой дверь. Наступающее утро было по-осеннему холодным. И он зябко поежился.

А потом горько усмехнулся.

- Если мне не удастся одолеть противника – появится шанс согреться. Ибо не миновать мне тогда адского пламени. Потому  что побежденный обязан разделить судьбу  приговоренных к смерти. Но  не исключено, что меня просто повесят. И тогда я стану первым королем, закончившим свои дни на эшафоте.

  Некоторое время он размышлял над тем – как бы ему хотелось умереть?

- Да, пожалуй, что никак! Я еще не исполнил свою миссию. И даже жениться не успел. Так что – торопиться не будем. А вот чуток размяться мне явно не помешает.

  И он быстро нырнул за ближний забор.

- Интересно, а что подразумевается под словами «лучший воин»? - думал король, не забывая приседать, прыгать и размахивать руками, имитируя бой. – Самый здоровенный верзила  или тот, кто, в самом деле, умеет владеть мечом?

И какое оружие нам предложат? Меч или алебарду? Или, может быть, это будет просто рукопашный бой? Но противник наверняка будет в доспехе, а мне его вряд ли предложат. И, самое главное, как долго мне придется с ним сражаться?

  Вильгельм почувствовал, что после нескольких минут тренировки  у него потемнело в глазах, и со стоном опустился на траву.

- Кажется, я слишком далеко зашел в своих мечтаниях! – грустно пробормотал он, обхватив голову руками.

 - Мда! Похоже, что я не слишком готов выяснять отношения даже обычным мордобоем. А хуже всего будет, если мне в руки сунут кинжал, а у противника – окажется меч. Колющим клинком хорошо орудовать, когда вы с противником кружите друг против друга на максимальной дистанции. Уколол - и позволил врагу упасть, хоть бы даже тебе на руки. Так романтичнее, юные девушки оценят...  Но укол не спасает, когда на тебя, размахивая мечом или топором, прет здоровенный бугай весом с хорошую лошадь. Его можно заколоть - но инерцию это не погасит. Налетит, нанижется на клинок, но тут же сомнет собственным весом. Может, еще и зарубить успеет. Опять же, удар стилета или кинжала  убивает верно, но не сразу. Чтобы убить человека уколом быстро, нужно попасть в сердце или в горло. Шансов на это в горячке схватки - немного. Но даже смертельно раненый  человек  зачастую способен «на последнем издыхании» убить того, кто его ранил. Люди - твари живучие, иногда прямо на диво. Вот, если бы у меня в руках был мавританский ятаган! Рубящий удар, несмотря на то, что не всегда убивает, надежно выводит противника из строя…

  Проведя этот неутешительный экскурс  в  прошлый боевой опыт, Вильгельм совсем пригорюнился. Впрочем, даже понимая, что шансов на победу у него нет, король не собирался отказываться от поединка.

- Ну, что ж, – сказал он, поднимаясь с земли. – Значит, как будет – так и будет.

В чудеса я не верю, а смерти в глаза смотрел  уже не раз. Так что ничего нового сегодня не произойдет. Ныть и прятаться – недостойно правителя королевства, пусть даже королевство – маленькое, а короля в моем лице  давно считают покойником. Вот только не мешало бы перед героической погибелью умыться и чего-нибудь пожевать…

  Но колодца в чужом дворе не было, а последние монетки Вильгельм отдал Сандре на злополучном мосту.
Стало совсем светло. Звук топоров стих, зато на улице то тут, то там раздавались громкие крики – это стражники выгоняли  жителей из домов, приказывая им следовать на площадь. Король вздохнул, вышел за ворота и смешался с толпой.

  Осужденных на смерть уже доставили на место. И теперь бедолаги в черных балахонах молча стояли на эшафоте  под сооруженной ночью виселицей. Руки их были связаны за спиной, а лица - закрыты надвинутыми на голову колпаками таким образом, что невозможно было разобрать – мужчины это или женщины?

Король бросил на них сочувственный взгляд, но быстро понял, что при таком раскладе никак не сможет понять – есть ли среди обреченных его друзья? Впрочем, это уже не имело  никакого значения. Он принял решение и не собирался отступать.

У подножия эшафота стояла сонная стража, а наверху трое монахов суетливо загоняли несчастных на поставленную под перекладиной лавку. При этом на лицах у них было такое брезгливое выражение, словно перед ними были не люди, а некие существа вроде собаки о пяти лапах, создание диковинное, но богомерзкое. Кроме них на деревянном помосте присутствовал толстый монах, сидевший в кресле. А рядом – топтался какой-то судейский в помятой мантии.

- Знакомое лицо, – подумал король. – Где-то я уже видел этого мерзавца.   

  Вильгельм оглянулся по сторонам. Выдернутые из теплой постели горожане, оказавшиеся невольными зрителями, похоже, мечтали только об одном – чтобы все поскорее закончилось, и они смогли вернуться домой. Изредка слышался придушенный плач – но он принадлежали лишь родственникам тех, кого должны были повесить с минуты на минуту. Возможно, что зрители в глубине души жалели несчастных, но боялись это показать – дабы тут же не оказаться на их месте. Народ молчал, но и одобрения происходящим тоже не выказывал. Так что обещанного «праздника» явно не получалось…

Монах, наконец, выбрался из кресла, встал  и перекрестился. Потом достал из складок  сутаны какую-то бумагу. Окончив чтение приговора на довольно темной и маловыразительной латыни,  объявил, что вердикт суда пересмотру не подлежит и величественно сел на прежнее место.
Король слышал все его слова, но лишь отголоски их смысла доходили до него. Потому  что теперь в творящемся  кошмаре  оставалась одна маленькая подробность:  судья должен был спросить – все ли согласны с приговором? Это был давний обычай, пришедший из древности. И все еще существующий - для преодоления случайности судьбы, дающий возможность защитить человека от не всегда справедливого обвинения, отстоять его честь и доброе имя, и восстановить истину в тех случаях, когда доказательств нет  или они сомнительны.

Какая-то женщина, стоявшая рядом с Вильгельмом, в ужасе закрыла передником заплаканное лицо, а ее сын – мальчишка лет десяти, истошно закричал.

 Королю  почему-то вспомнился Гай. И казнь Бальтазара, которой он сам не видел…

И он громко произнес:

- Я не согласен! И готов отвечать за свои слова головой и телом! Дабы Бог узрел правого!

  Ему было трудно протиснуться к помосту меж зрителей. Люди словно ожили от его слов. По толпе прошел гул удивленных голосов. И, хотя он еще ничего не сделал, все хотели отблагодарить его, хватали за руки и за плечи, женщины стремились коснуться его рубашки, а дети таращились  так, будто он был великим волшебником.
Судья и священник оторопело уставились на Вильгельма. Монах возмущенно замахал толстыми руками, но судейский неодобрительно дернул его за рукав, и, наклонившись,  что-то шепнул на ухо. Служитель церкви обреченно вздохнул и снова встал.

- Подойди сюда, – приказал он.

  Король послушно поднялся наверх.

- Известны ли тебе условия Божьего Суда?

  Вильгельм кивнул.

- Я должен выдержать поединок с тем, на кого вы укажете. Если мой соперник  проиграет, то приговоренные немедленно освобождаются  и получают  право уехать, куда им заблагорассудится.

- А если проиграешь ты – всех вас повесят.

- Я знаю. И я готов подчиниться правилам, святой отец.

  Монах снова открыл рот. Речь его была бесцветна и пересыпана таким количеством латинских выражений, что понять ее было нелегко. Но главное, что в ней прозвучало слово: iudicium .

Судья вкратце напомнил обстоятельства дела, указал на невозможность его разрешения обычным способом, и объявил, что не осталось иного пути, кроме «божьего суда», на котором окончательно решится, кто прав, а кто не прав.

После того, как все формальности были соблюдены, святой отец и судейский покинули помост.  Отдали  стражникам приказ, и те быстро согнали вниз и оттащили в сторону приговоренных.

Затем монах с вопросительным выражением на лице, повернулся к солдатам. Среди них удачно обнаружился здоровенный детина в кирасе, который с готовностью шагнул вперед. Первым же делом  он с ухмылкой поведал собравшимся, что побывал в таком количестве битв, что все их не помнит, ну, а божий суд  для него и вовсе, сущий пустяк.

- И этого мерзавца я тоже знаю, – подумал король, отворачивая лицо. – Этот тип совсем недавно «уговаривал» меня в башне отдать трон Филиппу. Но, похоже, что самодовольный болван меня  не узнал. А я – пока не понял – хорошо это или плохо? Ладно, об этом я подумаю потом, а сейчас посмотрю – какое оружие нам предложат?

  Судья и монах склонили друг к другу головы, переговариваясь,  подозвали к себе здоровяка в кирасе и что-то ему шепнули.  Все с той же приклеенной ухмылкой он  вынул меч из ножен и с размаху вонзил его в доски помоста. Потом по знаку судьи другой стражник поступил точно так же со своим мечом.

- Выбор оружия сделан! – провозгласил монах. - Противники будут сражаться на коротких мечах до смертельного исхода, причем сломанное в ходе боя оружие не может быть заменено. Победителю не будет предъявлено никакого обвинения  и его не должна преследовать кровная месть. Итак, да начнется поединок, и да будут Небеса милостивы к тому, с кем сегодня Правда!

  Едва успели отзвучать эти слова, а священник опуститься в кресло, детина в кирасе мягким, каким-то кошачьим движением шагнул к своему мечу и вырвал его из щелястых досок. Вильгельм тоже ухватился за рукоять выданного ему оружия, ощутив мимолетную радость от давно забытого бодрящего холода стали в ладони. Его меч, обоюдоострый и в два локтя длиной, хоть и не поражал изяществом отделки и блеском цветных камней на эфесе, похоже, был сделан неплохим мастером.
- Хорошее оружие – первейшее дело для воина, - пронеслось у него в голове.  Впрочем, в юности  королю доводилось видеть, как настоящие мастера клинка выходили против железного боевого меча, держа всего лишь деревянный учебный – и побеждали. Здесь, понятное дело, все было иначе. Когда опытные воины сходятся дружески размять кости, это очень красиво. Когда они бьются насмерть, это тоже красиво. Но еще и ужасающе страшно.

Народ у помоста стоял очень тихо и смотрел во все глаза, временами забывая дышать. У многих мужчин непроизвольно ходили ходуном плечи и сжимались кулаки. А королю казалось, что его противник движется  бесконечно медленно,  играя с ним, как кошка с мышкой.
Вот он совершил  большой, довольно плавный для такого здоровяка прыжок и резко взмахнул мечом, желая покарать безымянного соперника за самонадеянность. Вильгельм сделал ответный выпад, отводя летящую на него сталь в сторону и вниз. Это движение получилось у него непроизвольно: не успел он обдумать свои действия – как тело само вспомнило крепко заученные боевые навыки.
Сталь заскрежетала о сталь, и стражник отпрянул с выражением недоумения на звероподобном лице.

После такого удара из более слабой ладони выскочила бы рукоять, но противник Вильгельма  удержал оружие. И уже сам перехватил меч короля, устремившийся к его шее. Острое лезвие  прошло вскользь по защищенному кирасой плечу.

- Святой отец, так нечестно! – раздались крики из толпы. – Пусть стражник снимет свое железо  и останется в рубашке, как защитник осужденных!

  Монах никак не ответил на эти возгласы, а накал поединка меж тем нарастал. Судя по всему, в начале боя стражник решил, что имеет дело с зарвавшимся простолюдином. И явно намеревался прикончить соперника с первого же удара. Нешуточный отпор разозлил и озадачил его, и теперь он жестко и уверенно теснил Вильгельма, увеличивая скорость и силу атак. Высокий, массивный стражник был сыт, силен, уверен в себе и подвижен. Вильгельм еще не исцелился до конца от лихорадки  и ничего не ел со вчерашнего вечера. По его спине катились струйки горячего пота, разметавшиеся волосы липли к шее, а каждое столкновение мечей отзывалось во всем теле тошнотворной болью, от которой дрожали колени. Но король ясно  ощущал беззвучную мольбу, долетавшую до него от сбившихся в испуганную стаю осужденных. И  понимал, что их жизнь зависит сейчас только от исхода его поединка.