- Напрасно ты, Валя, так веселишься. Тут дело серьезное! Главреж откуда-то в курсе, что ты тоже заявку на конкурс подал. И он прекрасно знает, что лучшая часть труппы от него к тебе переметнулась.

В общем, если озвучить все угрозы, что этот урод в твой адрес орал, то не одна статья Уголовного кодекса получится.

- Пусть орет, - пожал я плечами. – Собака лает, как говорится, а караван идет.

Ваня, спасибо за предупреждение, конечно, но думаю, что главрежа нам бояться нечего. Тем более  что о месте наших «тайных сборищ» он не знает…  

  Увы, время показало, что я был не прав, а друг  - осторожен и дальновиден.

Едва только все артисты собрались вместе, и началась репетиция новой сцены, как вдруг раздался оглушительный звон. В окно влетел увесистый булыжник, треснувшее стекло разбилось на сотню осколков. Никита, стоявший ближе всего к нему, вскрикнул и отшатнулся. Один шальной осколок резанул его по щеке. Женщины закричали! Я оттолкнул Аню в сторону, Ваня оттащил Любу и Киру. В тот же миг зазвенело и разбилось второе окно, и другой камень рухнул у самых моих ног.

- Вот они! – заорал Алеша, высовываясь в разбитый проем. - А ну – стоять!!!

  Он, не раздумывая, бросился вниз по лестнице. Мы с Ваней кинулись вслед за ним.
Когда я выскочил на улицу, то увидел жуткую картину. Бесстрашный защитник отбивался разом от пяти молодчиков весьма бандитского вида. Ваня, взревев, бросился ему на помощь. Какой-то мерзавец выхватил из кармана еще один камень, замахнулся… Я тоже собрался рвануться в драку.

Но мимо меня, едва не сбив с ног, как комета пронесся Олег. В отличие от Алеши и Вани, он не стал бросаться на злодеев с кулаками. А подскочил к штакетнику у газона, мгновенно отломал палку  и только тогда кинулся в бой. Первым же движением он треснул урода с камнем пониже локтя. Тот взвыл и выронил «оружие». Олег повернулся и долбанул подкрадывающегося к нему сзади типа по колену. Он свалился на асфальт. Третьего злодея юноша с силой ткнул палкой в солнечное сплетение, а когда тот согнулся пополам, наградил крепким ударом по хребту. Остальных «вырубили» Ваня с Алешей.

- И что теперь будем делать? Полицию вызывать? – невнятно спросил Алексей, зажимая разбитую губу.

  Злодеи, услышав страшное слово «полиция», зашевелились и принялись отползать «с поля боя».

- Ага! Щаз! – буркнул Ваня, ощупывая заплывающий глаз. - Наших доблестных стражей порядка, поди, давно Владленчик и его друзья-жулики подкупили! И на нары в этой ситуации загремим как раз мы – за превышение самообороны.

  Пока мы рассуждали, злодеи успели дать деру  и теперь, хромая, бежали прочь от нашей «крепости». Олег с досадой стукнул палкой о землю.

- Надо было хоть одного схватить и допросить!

- Да чего тут допрашивать? – сумрачно отозвался я. – Ясно, чьих рук это дело.

  Юноша  вздохнул.

- Ладно, господа герои. Возвращаемся к себе, промываем раны и успокаиваем наших дам. Они, наверно, извелись, из окон «замка» неравный бой наблюдая.

  И он торопливо пошел к дому, напевая песенку.

Нас едва наберется на взвод,
А снаружи, с упорством барана,
предвещая худой оборот,
Бьют по кованым створкам ворот
Равнодушные бревна тарана.

И взлетает рука над полком -
Молодым, и готовым для драки,
И отмашка тончайшим платком,
И начало последней атаки!
И взлетает рука над полком

Молодым, и готовым для драки.
И отмашка тончайшим платком,
И начало последней атаки!

  По правде говоря, нужные слова должен был произнести я. Как режиссер, отвечающий за своих артистов и вообще старший по званию. Но сердце снова неприятно заколотилось, я перевел дыхание  и только молча кивнул. А потом решил внимательнее присмотреться к Олегу.
Как-то раньше я мало обращал внимание на нашего «новенького». В театральном деле он звезд с неба не хватал, в новой пьесе играл эпизодические роли, но зато всегда был готов помочь с любой мелочью. И бутерброды в перерыве нарезать, и чая согреть, и перенести с места на место что-то тяжелое. А вот теперь – практически нас спас. И откуда он только так наловчился палкой махать? Не иначе, тоже в каком клубе реконструкторов  состоял!

  Когда мы успокоили наших женщин, как могли, вызвали такси и отправили бедного Никиту в поликлинику – зашивать раненую щеку, Иван тяжко обронил:

- Должно быть, кто-то из Владленовой своры нас выследил. Черт! Плохо, что эта шайка знает, где мы встречаемся и репетируем. Знаешь, Валя, съезжать тебе надо отсюда. Вместе с твоими бездомными друзьями!

- Почему это? – сумрачно спросил я.

- Потому, что никто не знает, какую гадость бросят в окно в следующий раз? Вдруг - «коктейль Молотова», от которого полдома выгорит?

  Я внутренне содрогнулся, представив такую картину. И обещал подумать, хотя прекрасно знал, что деваться нам отсюда – некуда.
Мы невесело распрощались.
А потом – беда никогда не приходит одна – я поругался с Аней. Причем совершенно нелепо и по-дурацки!

- Тебе нельзя здесь больше оставаться! – твердо произнес я, когда закрылась дверь за товарищем.

  До этого несчастного случая, девушка много раз задерживалась у меня, хотя повторения безумной ночи случались не часто. Порой я так уставал на репетициях, что у меня не оставалось сил даже обнять ее.

- Я тебя не брошу! – упрямо отозвалась Аня. – Да я просто с ума сойду, если буду думать, что ты здесь один, и в любой момент на тебя могут напасть!

- Вот именно поэтому я и прошу тебя уйти. Не хочу, чтобы ты пострадала!

- А я не хочу потерять тебя, Валя, родной мой!

- Да ничего со мной не случится! Владлен не дурак – поджигать историческое здание посреди бела дня или даже ночью.

- Тогда зачем ты меня прогоняешь?

  Аня побледнела и вдруг произнесла со знакомой холодно-спокойной интонацией:

- Или ты хочешь остаться наедине с кем-нибудь еще? Теперь уже не со мной?!

- Не говори чушь! – рявкнул я.

- Ну, почему сразу – чушь? Я понимаю, в труппе есть девушки помоложе и покрасивее меня.

- Дура! – почти простонал я. – Я же о твоей безопасности забочусь! Да я в жизни себе не прощу, если с тобой что-нибудь случится!

- А я не прощу себя, если оставлю тебя одного в трудный час!

  В этот миг в мою дурную творческую голову стукнуло сразу все!

И бессмысленная ссора с Аней, и страх за нее и всех моих друзей, и, чего греха таить, дикая злость на себя, безмозглого дурака, который даже подраться, как мужик, сегодня не успел. Вернее, мне не дали!

- Вот только не надо меня жалеть! – в бешенстве заорал я.

– Много вас тут таких жалельщиков! Бережете меня, понимаешь ли, пылинки сдуваете, как с дряхлой развалины. Значит, по-твоему, я такой немощный, что меня и на час нельзя одного оставить? А самой-то тебе не противно за таким ухлестывать?!

  Я выпалил последнюю гадкую фразу и в ужасе замолчал, только сейчас осознав, как сильно оскорбил Аню.
Она не заплакала, не вкатила мне пощечину, как следовало бы. Только выпрямилась и сказала тихо и грустно:

- Жалость, Валя, это дар доброго сердца. А мои чувства к тебе были чище и выше любой жалости, хотя и сродни ей. Я любила тебя так, как никого еще в жизни! Но если ты гнушаешься моей любовью, если она оскорбляет тебя, я уйду. Нет, не из спектакля! Я понимаю, как важно его поставить. Если ты так хочешь, я уйду из твоей жизни и ни разу больше тебя не потревожу.

  Наверно, после этих слов я должен был броситься перед ней на колени. Обозвать себя идиотом, целовать ее руки, просить прощения.
Но я не сделал ни того, ни другого, ни третьего. Потому что с тайным и горьким облегчением понял: мой разрыв с Аней станет теперь гарантией ее безопасности. И только молча, со сдавленным в душе криком смотрел в окно, как она выходит из дома и идет, опустив плечи, по пустынной улице.

  Репетиции после этого печального случая, действительно, не прекратились.

И Аня неизменно приходила на них. Более того – когда мы играли совместные сцены, она словно бы оживала, и ее нежные слова, обращенные ко мне, звучали пронзительно и искренне. А потом ее глаза снова гасли, и на лице появлялось ставшее уже привычным выражение холодной отчужденности. Друзья, конечно же, обо всем догадались и от души сочувствовали нам обоим. А я мысленно проклинал себя и считал дни до премьеры. Хотя даже самому себе не мог признаться – ЧТО я сделаю потом. Попрошу у Ани прощения, попытаюсь все исправить? Или оставлю все, как есть – потому, что такой женщины я и впрямь не достоин? Мда! Кажется, опять можно цитировать себя самого!

Когда расплываются ориентиры, и не различаешь ни зла, ни добра,
То значит, в твоей неуютной квартире, тебя не спросив, поселилась хандра. Вошла и уселась откормленным задом, на вечно захламленный письменный стол – И все безразлично, и даже не надо вливать в себя горько-привычные сто...

И туп карандаш, и шершава бумага, и мысли, и чувства шершаво-тупы.

И лень напрягаться для лишнего шага, и лень выбираться из той пустоты,

Где капают капли из дохлого крана, где тусклая лампа горит даже днем.

И можно сидеть и часами, упрямо, смотреть сериал неизвестно о чем.
И можно, рукою ища сигареты, нащупать случайно огрызок граненый,
И  вздрогнуть при этом, и вздрогнуть при этом, и чувствовать руку свою обожженной.

И этой рукой, непривычно горящей, с размаху ударить, пусть кровушка брызнет, По морде хандре, этой дуре, сидящей на белых листках недописанной жизни…

  Хм! И с чего это мы столь внезапно поругались? Я, вроде, никаких поводов для ревности не давал. Янка, памятуя о неприятном инциденте, лапы на меня больше не складывает. Прочие барышни по ходу пьесы тоже обнимаются не с главным героем. А меня самого, ни на какие подвиги не тянет. Я настолько устаю, что мне даже мои кошмары не снятся. Что, пожалуй, даже плохо – потому, что после ночных видений всегда определялся мой следующий шаг.

Как там, в тырнетах пишут? «Главное послать каждого в приемлемой для него форме в приемлемое место, дальше они пойдут сами». Вот и меня – послали. Сначала Король велел мне нос не вешать, потом Жанна приказала спасти хорошего человека, а там уже и Прокуратор подтянулся – со словами о верном выборе. Вот только – где результат?

Проблемы личного свойства сначала плавно перетекли в общественные, а теперь все вернулось на круги своя. Еще и новые добавились. Мои философы рискуют остаться без жилплощади, да и раритетный особняк тоже жалко. Одним словом – сплошная народная мудрость о том, что «ни одно доброе дело не остается безнаказанным». Вот пригрели меня старички – а я в итоге змеем оказался! Надо как-то реабилитироваться, но как? Может, отправить философов к Стасу в деревню? Пусть там пчелам колыбельные поют или с гусями беседуют – по поводу спасения Рима. А я, как наименее ценный член экипажа, останусь дом караулить. Тем более  что кроме стен, здесь почти ничего и не осталось: возможный реквизит мы в таверну перетаскали, а свой ноутбук я отдал Янке. Она от отчима все-таки ушла и пока живет у Ксантиппы - в ожидании своего грядущего дня рождения и полного освобождения. Кстати, хозяйский сынок к нашей барышне проявляет не шуточный интерес, а эта юная поганка ему глазки строит… ЕМУ!!!! – а не мне, причем, ни разу!

- Даже обидно – усмехнулся я. – Если Анечка подозревает, что на почве драматургии у нас с Янкой «амурные отношения», то можно было бы слегка соответствовать. А то прилетело мне по башке, а за ЧТО??? Я-то вообще не причем! Я ж помню анекдот на скользкую тему: «Девочка, сколько тебе лет? – Сядешь, дядя, сядешь!» Тьфу!!! Какие только глупости в пустую голову лезут! Сходить, что ли, ночным воздухом подышать?

  Выйти наружу, действительно, хотелось, тем более, что из разбитого окна, кое-как заткнутого подушкой, нещадно дуло. Камин внезапно принялся дымить, да так, что у меня запершило в носу и в горле. В довершение всех бед, у моего бедного обиталища, кажется, начала протекать крыша. В такт бьющемуся о стекла дождю  с потолка тоже мелко закапало. Сырость и неуют достигли предела, и я решительно вскочил.

- Пора на прогулку! - сказал я сам себе. – На улице, конечно, погода нелетная, но если я еще пять минут посижу здесь, то окончательно свихнусь от горьких мыслей и дурацкой жалости к себе.

  И я вышел в ночь. Дождь, по счастью, уже прекратился, да и ветер слегка приутих. Почти облетевшие деревья жалобно и зябко вздрагивали, под ногами хлюпали лужи, а я шел, не замечая, куда иду, в сотый раз  гоняя по кругу невеселые мысли. Почему-то вспомнилось, что в детстве я часто просыпался такими вот холодными ночами и, втайне от бабушки, пробирался к окну, чтобы подслушать - о чем шепчет дождь и грустно вздыхают листья? Мне казалось, что я понимаю их.

- Только в детстве мы можем говорить с кем угодно - с животными, цветами, игрушками... А когда вырастаем, даже с людьми получается не всегда, – горько вздохнул я  и снова вспомнил Аню.

  И остановился на полушаге, потому что чуть не налетел на какую-то живую изгородь. Оказалось, что я забрел в ту часть города, где стоял краеведческий музей.

В тусклом свете фонарей я увидел знакомые светло-серые стены с высокими готическими окнами и ажурным козырьком над входом.

- А музей-то расположен в здании бывшей почтовой станции, - вспомнил вдруг я. – Никуда мне от темы вечной дороги не деться! И вся-то жизнь моя – какой-то полустанок, все годы пролетели на бегу. То в Невель, то из Невеля, то - от самого себя! Сам же ведь написал когда-то:

Вот мой дом, на семи ветрах, четырьмя сторонами к свету.
Наливай, и пей до утра – все равно в доме Бога нету!

Эх! Бог с ним – с Богом! А вот счастья – нет, и любви – тоже…