По рынку я бродила часа два. Во-первых, потому, что сначала требовалось разобраться – «где какая рыба и почем»? Меня посетила умная мысль, что несколько сэкономленных монеток можно будет спокойно положить в карман и тогда нам с Нильсом тоже будет гарантирован скромный ужин. Это Мартину хорошо – пощипал травки и сыт. А людям иногда и корочки хлеба хочется.

А во-вторых, на рынке было просто интересно. Все торговали чем-то, кто-то одеждой, кто-то мясом, рыбой, кто-то посудой. Восточные специи и сладости благоухали на весь рынок, а с их хозяина просто картину можно было писать. Тут же рядом с торговыми рядами расположились какие-то бродячие артисты и акробаты – кто-то играл на лютне, кто-то – крутил сальто. Пестро одетые цыганки настойчиво предлагали погадать. А кучка мелких детишек с интересом таращилась на представление кукольного театра. Я со вздохом проскочила мимо всего этого великолепия.

В другой раз как-нибудь посмотрю! А сейчас надо спешить туда, где какой-то мальчишка дурным голосом вопит на всю округу:

- Сюда, сюда, повара, кухарки! Вот хорошая капуста, зелень, морковка! Подходи, кому надо!

  Мне было «надо». Цена меня вполне устроила и я нагрузила свою корзинку свежими овощами так, что едва смогла сдвинуться с места вместе с ней. Ну, не дура ли я? Надо было сначала купить то, что полегче – хлеб, сыр и прочее мясо. А я кинулась на капусту, как безумный кролик…

Умея готовить практически из «ничего», я решила показаться своему новому хозяину во всей красе. К тому же, прихваченная из дома поваренная книга давно манила меня  интересными рецептами. Но возможности попробовать приготовить из нее хоть что-нибудь  - в нашем дворце  не было. А тут – за чужой-то счет – можно было и рискнуть.
Но, видимо, со своими желаниями следует быть осторожнее. Чертыхаясь и обрывая руки,  я волокла злополучную корзину в ту сторону, где торговали мясом. И вдруг внезапно почувствовала, что моя поклажа стала легкой.

- Что же вы так надрываетесь, барышня? – раздался у меня над ухом веселый голос.

  Я подняла голову. Светловолосый солдат в старом мундире весело смотрел на меня синими глазами.

- Да вот – дурная голова покоя не дает. Увлеклась, как говорится, процессом.

А теперь не знаю, как это все тащить. Мне еще в три разных места, а руки уже до земли достают. Как у обезьяны.

  Солдат покосился на мои руки – вполне себе обычные и в чем-то даже вполне красивые. И юмор оценил.

- Позвольте, дорогая обезьяна, я вам помогу. Постою здесь в сторонке с вашей корзиной. Трубочку покурю. А вы пока добежите, куда вам надо. Вы же верите, что похищение капусты в мои планы не входит?

- Ну, да, – хихикнула я. – Не сабинянки, чай…

- Про девушек мы с вами потом поговорим. А сейчас бегите по делам.

  Симпатичный солдат достал  трубку и похлопал себя по карманам.

- Черт! Как же я огниво-то забыл?

  Тут я, жестом фокусника, вытащила свое. Утром, разжигая очаг для того, чтобы вскипятить воду, и размышляя о том, как выбраться из каморки Нильса незамеченной, я машинально сунула его в карман.

- Держите, юноша! Не знаю, как вас звать и благодарить.

- Зовут  меня – Андерс. А благодарности мне от вас никакой не надо. Разве что попрошу об одном одолжении…

  Я не стала спрашивать – о каком именно и умчалась покупать сыр и хлеб.

Как потом выяснилось, юноша хотел, чтобы я передала его письмо Кристине – раз уж мы с ней в одном доме живем. Солдат помог мне дотащить корзинку до края базарной площади и растворился в толпе.

  Когда я вернулась с рынка, день уже давно перевалил за половину.

И поздний обед обещал превратиться в ранний ужин. Поэтому с готовкой мне пришлось поторопиться. Я боялась:  вдруг что-нибудь недоварится или пережарится. Но Корнелиус  мою стряпню охотно нахваливал.

Уплетал за обе щеки и приговаривал при этом:
- Так-так! Старайся, юная девица, старайся! Сегодня тебе удалось по ошибке отлично поджарить биточки. Продолжай в том же духе! Взаимопревращения первичной материи требуют непрестанного питания моего пытливого ума.
  Говоря эти слова, старикан вгрызался в котлету, одновременно накладывая себе пятую порцию тушеных овощей и умудряясь при этом непрестанно пополнять  бокал. Мда-а. А я-то надеялась поужинать на новом месте работы. Но, похоже, не в меру прожорливый алхимик мне и крошки не оставит.
Так оно и вышло! Слопав все блюда и покончив с десертом, Корнелиус с довольным видом откинулся в кресле:
- Юная девица Ларсен, кажется, я вами вполне доволен. Ик! Получите ваше жалованье за сегодняшний день.
  В мою ладонь упал увесистый золотистый кругляшок. Ого! А дедуля, и впрямь, не жадина. Ну, значит, хоть что-то хорошее есть в моей новой работе.
Я открыла рот, собираясь поблагодарить  хозяина. Но тут  Корнелиус внезапно напрягся, подался вперед и начал напряженно во что-то вслушиваться:
- Тише! Ты слышишь?! Опять! Опять эти проклятые звуки! – алхимик вдруг вскочил с кресла и, как безумный запрыгал по комнате, лупя по стенам снятым с ноги тапком.
- Чертова козявка! Я достану тебя! Не смей тут стрекотать! Не смей отвлекать меня от высоких мыслей по поводу перевоплощения горячего в холодное!
- Что происходит, ваше химичество? – растерянно воскликнула я.
- А ты разве не слышишь? Стрекочет и стрекочет. Это он нарочно меня доводит! Бей козявку!
  С этим криком Корнелиус со всей дури запустил тапком прямо в стену лаборатории, где он  почему-то  приказал мне накрыть ужин. Тапок отскочил от стены и шмякнулся на ближайший стол. Жалобно дзынькнуло стекло…
- Моя драгоценная  колба! – Корнелиус взвыл так, словно лишился не стеклянного пузырька, а, как минимум, любимой кошки. - Сколько лет я перегонял в тебе спиритус-винус! Сколько славных дегустаций, то есть тьфу! – трансмутаций я провел, держа тебя за горлышко. А все  проклятый стрекотун! – алхимик погрозил кулаком куда-то в пространство. 

– Эй, девица Ларсен! Увидишь, вернее, услышишь эти мерзкие звуки – бей козявку без пощады!
  Корнелиус снова гневно взмахнул рукой, а потом устало вытер пот со лба и снова опустился в кресло. Опять налил вина, выпил, крякнул от удовольствия.
- Ох! Тяжелый у меня выдался день. Пора предаться объятиям Морфея. Спокойной ночи, Корнелиус,  – сказал  алхимик,  ласково кивая своему  отражению в тусклом серебре бокала. – Пусть тебе приснится, мой дружок, пентаграмма и оксид меди в винном уксусе.
   Он выполз из кресла и побрел в спальню, фальшиво напевая:

Против брома нет приема,
Если нет фторида брома.
H2O – девиз не наш.
Наш – C2H5OH!

  Я только головой покачала. Да-а, крепкий старичок алхимик Корнелиус! Интересно, он каждый день на себе такие эксперименты ставит? Это ж какое здоровье иметь надо! Потом  прислушалась. В доме воцарилась тишина, прерываемая только сонным бурчанием алхимика. Наконец, и оно затихло.

И тогда произошло нечто странное, но очень красивое.  Луч заката пробился через щелку в прикрытом ставне, скользнул по стене, блеснул на стекле колб и реторт и замер. А от очага, в котором по гаснущим алым углям то и дело пробегали золотые искры, вдруг донеслась до меня мелодия скрипки.
Она лилась и звенела, подобно хрустальному весеннему ручью, освободившемуся от оков льда. Ее напев то взмывал до небес, то падал, обрываясь звонкой трелью.
Я стояла, затаив дыхание и боялась спугнуть это чудо. Потом неловко шевельнулась, и половица скрипнула под ногой. Чудесная мелодия тут же оборвалась. Мне даже почудился чей-то тонкий испуганный вскрик.
Я на цыпочках подошла к очагу и шепотом сказала:
- Это было прекрасно! Не бойся. Я тебя не обижу. Скажи, пожалуйста, кто ты?
  Легкое золотистое сияние озарило закопченную стену, заставило потускнеть  горящие в очаге угли. И из этого сияния мне навстречу шагнул хрупкий маленький  человечек.
Его одежда – круглая шапочка, сюртук, чулки и короткие брюки переливалась всеми оттенками изумруда. На бледном, печальном личике, словно два драгоценных камня, сияли невероятно большие, чуть выпуклые золотисто-зеленые глаза. Из-под шапочки выбивались на плечи светлые кудри. В руках человечек держал смычок и скрипку, струны которой тоже почему-то неярко светились, как лучи заходящего солнца.
- Меня зовут – Амадей, - сказал он тоненьким, чуть дрожащим голоском.
- Ты… Сверчок? – осторожно спросила я.

  Пытаясь осознать, что сейчас происходит уже третья в моей жизни встреча с Чудом.
- Да, - человечек грустно вздохнул. - Запечный музыкант – так нас еще называют.
- Но если ты Сверчок, то почему ты оказался в этом негостеприимном месте? Ведь вам положено жить и играть свои мелодии в тех домах, где царят любовь и уют.
  Огромные глаза Амадея вдруг наполнились слезами. Он топнул ногой в сверкающем башмачке и с болью произнес:
- Потому что я – самодовольный дурак! Который  променял  поэзию  на сытость и богатство. И жестоко просчитался!
  Кажется, он сейчас совсем расплачется…
Я торопливо огляделась. Конечно, обжора-алхимик слопал, практически, весь ужин. Но в чайнике еще оставалась заварка. А половинки миндального пирожного вполне хватит, чтобы накормить маленького музыканта.
- Вот что, дружок! Сейчас ты поешь, выпьешь чаю, успокоишься и все мне расскажешь. А потом мы вместе подумаем, как разобраться с твоей бедой.
Я сдвинула в сторону колбы, быстренько поставила на край стола блюдце с пирожным и маленькую чашку.
Сверчок прерывисто вздохнул, отхлебнул чая и, почти не притронувшись к пирожному, начал тихо рассказывать:
- Понимаешь, раньше я жил у одного поэта. Довольно юного, но очень талантливого. Звали его…
- Ансельм?
- Да, верно. Ты его знаешь?
- Видела как-то раз.
- Скажи, пожалуйста, он здоров? С ним все в порядке? 

  Амадей разволновался, вскочил из-за стола, чуть не уронив свою скрипку.
- Да все у него хорошо. Жив, здоров, влюбился в красивую девушку.
- Хвала Небесам! – Сверчок облегченно вздохнул и продолжил:
- То время, когда я жил у Ансельма, было самым счастливым в моей жизни. Каждый вечер поэт зажигал свечи, садился у стола и начинал писать. Тогда я доставал скрипку и тихо касался струн. Мне казалось, что мои мелодии помогают рождаться волшебным строкам его  стихов. И Ансельм тоже, улыбаясь, порой говорил друзьям, что я – источник его вдохновения. Знаешь, какие строки он мне посвятил?
  Амадей поднес скрипку к плечу и заиграл нежную, щемящую мелодию.

В ее задумчивых и  печальных звуках я вдруг услышала тихий голос, напевающий странные стихи:

Одинокий сверчок, не кричи над моею дорогой.
Перепутав года, я бреду, я бреду наугад.
Мое сердце полно все такой же тоской и тревогой,
Все такой же тоской и тревогой, как и осень назад.

Одинокий сверчок, люди любят веселье.
Люди жаждут тепла, суеты, пестроты.
Как гнетет их мотив этой песни осенней!
Одинокий сверчок, я такой же, как ты.

- Какая прекрасная и грустная песня, - вздохнула я. – Но почему же ты ушел от Ансельма?
- Была очень холодная зима. Из слухового окна дуло, на улице стоял страшный мороз. У поэта часто не хватало денег на дрова, чтобы, как следует, растопить очаг. Он грел замерзшие пальцы возле свечки и продолжал писать. А я… Никогда себе этого не прощу! Я подслушал однажды разговор двух толстых серых мышей. Они насмехались над Ансельмом, говоря, что в его каморке нет даже лишнего свечного огарка, чтобы поживиться. И одна  мышь хвасталась, что знает такой дом, где всегда жарко натоплены печи, а кладовые ломятся от запасов. Я ужасно мерз в ту зиму, так что даже смычок не мог держать. И тогда я решил уйти от Ансельма, чтобы пожить в этом теплом доме. Ненадолго уйти и вернуться весной. Я покинул  друга, -  Амадей опустил голову,  и слеза скатилась по его щеке. – Предал его, бросив в тяжелый час. Но я жестоко поплатился за это. Здесь я не могу даже показаться кому-нибудь на глаза. Не могу больше играть свои мелодии!  Хозяин дома ненавидит музыку. И грозится убить меня всякий раз, когда я пробую хоть чуть-чуть настроить инструмент.
- Это ужасно, конечно! Но ведь ты вполне можешь уйти отсюда ночью. Когда алхимик спит.
- Куда? Мне больше некуда идти. К Ансельму я не могу вернуться. Даже если он простит меня, я сам не смогу простить себя за  предательство. Лучше мне оставаться здесь.
- Вот уж ни разу не лучше! – решительно сказала я, вставая из-за стола. – Что это за дом такой, где в гениальных музыкантов рваными тапками кидаются?! Тебе здесь не место, Амадей.
- Куда же мне податься?
- Ну, для начала ко мне домой. Там тоже есть очень уютный очаг. Правда,  я живу т не одна. Но моему другу, Нильсу ты  понравишься,  в этом я  уверена.  В общем, поживешь пока у нас. А потом, может, и к Ансельму вернешься. Или мы еще что-нибудь придумаем. Так что, собирайся и пошли. Уже почти стемнело, а путь нам предстоит неблизкий.
  Музыкант улыбнулся  удивленно и радостно.
- Спасибо тебе, добрая девушка…
- Молли. Так меня зовут. Не  за что, Амадей. Таланты надо беречь – так мне отец всегда говорил. Ну, идем скорей.
- Да-да. Подожди только минутку. И протяни ладонь, пожалуйста.
  Золотистое сияние снова озарило потемневшие стены. Маленькая фигурка в изумрудном сюртуке вдруг исчезла. А в мою протянутую руку прыгнул крошечный сверчок.
- Так будет лучше, – услышала я еле слышный тоненький голосок. – Тебе никто не задаст лишних вопросов. А потом я снова приму обычный облик.
- Чудеса продолжаются! - весело хмыкнула я, сажая малыша в карман.
И, не мешкая больше, отправилась в обратный путь.