А давайте в малую гостиную пойдем, скажут гости. А давайте не будем, скажем мы. А что такое, скажут гости. А там Опал, скажем мы. Гости заглянут в гостиную, никакой Опал не увидят, подумают, что мы с ума сошли. Мы тоже заглянем в гостиную, тоже не увидим никакой Опал, тоже подумаем, что с ума сошли.

А Опал есть.

Мы знаем, она есть, по вечерам сидит в зале. А почему Опал, спросят гости. Ну надо же было как-то её назвать, скажем мы. И всех их надо было как-то назвать, скажем мы, всех, кто тут живет, вернее, не живет, но живет.

Ближе к ночи Опал перебирается в большую гостиную, смотрит на нас неодобрительно, какого черта мы делаем  в её доме, в доме её родных. Мы смущаемся, стушевываемся, сидим по углам, боимся выбраться на середину комнаты, делаем вид, что ну да, вот, пришлось нам тут поселиться, больше негде, ну, извините, ну, мы тихонечко…

Мы не скажем ей, что она умерла.

Умерла давным-давно.

Ближе к ночи Опал переплывает в большую гостиную, шевелит плавниками, смотрит на нас неодобрительно круглыми глазищами, хлопает присосками, какого черта мы делаем  в её доме, в доме её родных. Мы смущаемся, даже прячемся, когда Опал проплывает мимо, хотя точно знаем – Опал проскользнет сквозь нас.

Потому что Опал умерла.

Миллионы лет назад.

Каждую весну у нас праздник семьи Опал.

Когда они приходят.

Возводят дом, камень на камень, обустраиваются в комнатах, вешают на стенах причудливые украшения, устраивают что-то вроде гнезд, чтобы спать в них, покачиваясь на волнах,  плетут хитромудрые занавесы, выкладывают пол разноцветными камушками, справляют новоселье.

Радуются.

Мы радуемся вместе с ними.

Празднуем.

А вот день их смерти мы не празднуем. День, когда по осени высыхает океан, который высох миллионы лет назад, когда в гостиной лежат останки тех, кто жил здесь бесконечно давно. В этот день мы молчим, как-то по-особенному молчим, еще больше стушевываемся по углам, как будто мы виноваты, что их больше нет. Конки тоже тушуются по углам, как будто тоже переживают, хотя кто их знает.

Мы называем их конки.

Потому что ну надо же их как-то назвать. Раньше говорили – скакунки, кони, коники, потому что скачут, потому что чем-то похожи на причудливых лошадок, у которых на передних ногах не копытца, а гибкие пальцы, и гривы нет, и хвоста, а ушки остренькие, и мордочка вытянутая, и глаза жуткие, умные-умные, смотрят, будто все понимают.

Конки живут на суше. Скачут по комнатам. По вечерам спят в комнатах наверху, мы поднимаемся к  себе, стараемся не шуметь, их не тревожить, хоть и знаем, что они нас не слышат.

А мало ли.

Мы с женой все спорим, слышат нас конки или нет. Я говорю что нет, как они могут нас слышать, они же умерли давно. А жена говорит, что прямо слышит, когда они копытцами по полу стучат. А я говорю, что это фантазии, что она привыкла, что вот лошадь скачет, и копытами стучит, вот ей и кажется, что слышит цокот копыт.

Еще мы спорим, кто жил раньше, Опал или конки. Жена говорит, что Опал раньше, когда жизнь еще из воды на сушу не вышла, а я говорю, что конки, потому что они, ну… странные какие-то… совсем на нас не похожи…

Еще конки знают будущее.

Мне сын говорил.

Они вокруг него как бешеные скакали, когда он пятого июля на велике поехал, и ногу сломал, они тогда чуть велик не отобрали, и отобрали бы, если бы не умерли давным-давно.

И у меня вокруг бумажника плясали, когда я в тот же день через пару часов кредитку потерял.

Жена говорит, это они так сделали, чтобы сын ногу сломал. Да как бы они могли это сделать, когда они умерли давным-давно.

Конки.

Скачут и скачут.

Мы им имен не даем, уж слишком они для нас… одинаковые. Никогда не запомнишь, кто есть кто.

А вот Опал запомним.

Сегодня две луны.

Одна наша, другая тех времен, когда была Опал. Обе луны полные, это вообще редкость, что два полнолуния, вот так, сразу.

Щелкаем на смартфоны.

Вот это самое жуткое, что обе луны отображаются на смартфонах, и верхние башенки замка – они были во времена Опал, а до нас уже не дожили, подточенные и съеденные временем. И Опал тоже видна на снимках, и все её семейство, сколько их там есть.

Я смотрю на снимки, я говорю себе – так быть не должно.

Не должно.

Потому что…

Ну… просто… не должно.

Потому что их нет, вот почему.

Они умерли.

А у конок луны нет.

Мы ни разу не видели.

И солнце какое-то… красное, тусклое, будто и не солнце вовсе.

Жена говорит, может, это вообще не на земле – я отмахиваюсь, ну, конечно, не на земле, можно подумать, три одинаковых дома на разных планетах стоят.

- А может… а не три дома, а один дом?

- Это как это так?

- Ну, мало ли… портал там какой…

Мне нечего возразить, я ищу на ночном небе большой ковш, не на нашем небе – на небе Опал, не нахожу, звезды совсем другие, и созвездия другие. Вижу что-то похожее на созвездие Ориона, но все слишком запутано, может, это и не Орион вовсе. Показываю жене, вот, смотри, так должен был выглядеть Орион миллионы лет назад – жена сомневается, откуда ты знаешь, а если это Орион, который видно с другой планеты, из другой звездной системы…

Вечерами роемся в картах звездного неба, вычисляем движения звезд, путаемся, теряемся в бесконечности вселенной. Понимаем, что на такую работу уйдут годы и годы, если не века.

Сегодня день, когда Опал останется без плавника, будет метаться по комнатам, и вода во всех комнатах в доме станет мутной от крови, но как-то все обойдется, если можно назвать – обойдется, что Опал будет остаток жизни плавать вкривь, вкось, неумело, неловко, будет прятаться в доме, чтобы не растерзали хищники… сколько она так проживет до того, как высохнет океан? Год? Два? Сотни лет?

Я сижу в большой кухне.

Я жду.

Появляется Опал, которая сейчас рассечет себе плавник о решетку. Видит меня, недовольно косится круглым глазом, какого черта я делаю в её доме, и даже не прячусь по углам. Мне некогда прятаться, я становлюсь возле решетки, я не подпускаю её к решетке, нельзя, нельзя…

Опал понимает.

Вот это странно, это удивительно – Опал понимает, Опал отступает от решетки, смотрит на меня, как мне кажется, с благодарностью.

…Что-то произошло, говорю я себе, что-то изменилось, было не так, не так, не так,  не было механических экипажей, которые то едут по дороге, то летят, хлопая перепончатыми крыльями, не было летающих часов, которые были популярны когда-то там, а теперь порхают сами по себе, пугая по ночам прохожих, не было искусственных лун, парящих над городами, да и сами города были совсем другие.

Что-то случилось, говорю я себе.

Что-то случилось после того, как я остановил Опал.

Сегодня день, когда высохнет океан.

Мы не знаем, как он высохнет, или вот так, сразу, был, и – не стало, или земля, где стоит дом, постепенно поднимется над водой – но если постепенно, то почему они лежат на полу, иссохшие трупы, которые медленно истлевают, и длинная тень на закате ползет от ребер, торчащих из пустоты.

Мы молчим, тушуемся по углам.

Мы не говорим Опал, что случится с ней, со всеми с ними.

Не говорим.

Мы уже понимаем, что говорить нельзя.

Мы называем их конки.

Раньше говорили – коники.

Чем-то похожи на коней, а чем-то нет.

Теперь осталось только наблюдать за конками, - Опал и её семьи не будет до весны, а там опять увидим кусок прошлого, как семья Опал строит дом.

Наш дом.

Мы знаем, как исчезнут конки.

Знаем.

Будет ослепительная вспышка на солнце.

И все.

И выжженная пустыня, и чернеющие руины того, что было домом.

Жена плачет.

А я не могу понять, почему.

А жена плачет.

Показывает на звезды.

Понять бы еще, на какие звезды, много их тут – и наши звезды, и звезды Опал, видные со дна моря размытыми кляксами, и звезды конок, - далекие, призрачные, тусклые.

Нет.

Все-таки показывает на звезды, на которые смотрят конки.

На карту.

- Ты смотри… Смотри, что получается-то…

- А что такое?

- Вот эта звезда…

- …Вега.

- …ну вот, она в прошлом здесь была, сейчас она тут, а вот у них на небе видишь, где?

- Э-э-э… далеко ушла.

- Вот-вот… - всхлипывает, - это… это что получается, а?

- Да… да ты чего ревешь-то, а?

- Да ты хоть понимаешь… что если они… где-то там… в будущем… значит… мы умерли уже давно… мы думали… это они все умерли… а мы живые… а они… а мы…

Бормочу что-то, что ничего мы не умерли, живые же ходим, тут же спохватываюсь, что мы такие же живые, как они все, все…

…а давайте в библиотеку переберемся, говорят сейчас конки.

А давайте не будем, говорят другие конки.

А почему.

А там эти… (…эти… даже не представляю, как они нас называют) сидят.

И они не идут в библиотеку, чтобы нас не беспокоить, а то мы же там сидим.

- А конки сегодня на нас смотрели.

Это сын.

Я не понимаю сына, ну и смотрели, ну и чего, они всегда смотрят, и пусть смотрят, жалко, что ли, ну даже если где-то смотрели, где не надо смотреть, в ванной там, ну куда от них денешься…

- Да нет… смотрели… ну… вот как мы на Опал смотрим, когда…

Не договаривает.

Я уже понимаю, что он хотел сказать.

Вот ведь чер-р-рт…

Садимся ужинать.

…а потом я просыпаюсь в собственной кровати.

Почему вчера был октябрь, а сейчас март, спрашиваю я себя.

Догадываюсь.

А что случилось, спрашивает жена.

А что случилось, спрашиваю я.

А что случилось, спрашивает сын.

Я не знаю.

Жена не знает.

Сын не знает.

Ужинаем.

На улице тает снег.

А может, ворвался кто в дом, говорит сын.

Да кто ворвался, никто не врывался, не помню я, чтобы кто-то в дверь звонил.

А может, звонил кто, пришел кто, а мы не помним просто?

Смотрю на сына.

Сжимается сердце, нет, нет, быть не может.

Смотрю на жену.

Вспоминаю, как вместе разглядывали звезды.

Нет, не может быть.

Смотрю на себя самого.

Нет, немыслимо.

Бормочу что-то, может, газ взорвался, тут же вспоминаю, нет у нас в доме никакого газа.

- А что было? – спрашиваю я у конки, - что?

Конка молчит, конка так и будет молчать, не скажет.

Конка не хочет, чтобы привычный мир перевернулся вверх дном, а то и вовсе исчез.

…что ты на меня так смотришь, говорит жена, я, что ли, виновата…

…договариваемся не смотреть друг на друга – так.

Никогда.

А давайте в малую гостиную пойдем, скажут гости. А давайте не будем, скажем мы. А что такое, скажут гости. А там Опал, скажем мы….