Мы сидели на широком лестничном подоконнике под красивым мозаичным окном  и пили кофе. Лизавета задумчиво курила длинную сигарету, забывая стряхивать пепел в принесенную из дома банку.
- Ты по фестивалям после Юрки рванула?
- Угу. Но не сразу. Сначала с работы ушла. Я ведь фельдшером на «Скорой» была. А когда Юрки не стало, я пить начала. А это, сам понимаешь, с такой работой монтируется плохо.

- Но ведь это проблемы не решает!
- Ну, да – а только создает еще одну. Но я же не просто ребенка потеряла, я считала, что своими руками его угробила…
- В смысле?
- Ну, я же одна его растила. И было сложно. С моей-то беспросветной работой и копеечной зарплатой. Мне «добрые люди» посоветовали его в училище отдать. И я сама сделала его военным. Почему-то надеясь, что суворовское лучше, чем нахимовское. И море его у меня не отберет. А потом он поехал в «горячую точку» и там погиб…
- А как же тебе вынырнуть-то удалось?
- Подружка старинная на концерт Городницкого вытащила. А потом на фестиваль в Кронштадт увезла. И я пропала…
- Валька про фестиваль в Кронштадте рассказывал. Кажется, он называется «Струны Фортов»?
- Ага. Только форты все время меняются. Одна Маркизова лужа остается.
- Почему – лужа?
- Потому, что там море по колено. И в поисках места поглубже можно нечаянно в Финляндию уйти, – улыбнулась Лизавета. – А Валька на каком форте был?
- На Константине. Мне кажется, что я в нем каждый камешек знаю – столько о нем слышал!
- На Константин я не попала. Меня на Шанец привозили. Там столько цветов на валу росло! И вид на море с укрепления был умопомрачительный… А еще там тоже история веселая случилась – хотя тогда она мне такой не казалась. В последнюю ночь хлынул ливень – и утопил все на свете. Надо дипломы раздавать – а сцены крытой нет. Хорошо, рядом какой-то детский лагерь был. И все причастные туда ушли. До сих пор где-то фотка валяется – как народ из кроссовок воду выливает. А тех, кто просто потусоваться приехал, будить не стали. Они потом из палаток выползли – а фестиваля нет. У меня палатка подружкина потом неделю дома сохла. В общем, экстрим этот меня и засосал. А потом мне Юркины однополчане денег собрали – и я срочно машину купила. Дабы причина была не пить. Но сорваться все равно боюсь…
- А замуж не пробовала сходить?
- Господи, Симон! Ну, кому нужна проблемная баба с разбитым сердцем? Как там, у Радзинского?  «Я стою у ресторана, замуж – поздно, сдохнуть – рано». Мой случай!

Я поймал себя на мысли, что мне почему-то хочется ее обнять и как-то утешить, но не решился это сделать.

- И не надо, – сказала мне Лизавета и грустно улыбнулась.
Я растерянно похлопал глазами:
 - Я это сказал?!
- Нет, просто громко подумал. Ты лучше объясни – почему одинокие сердца так легко друг друга находят?
- Потому, что мы свободны от суеты и у нас есть время оглянуться. А, может, просто с наших сердец шкурку кто-то снял. И мы чувствуем чужую боль, как свою. Могу я что-то для тебя сделать?
- Ты уже сделал – подарил мне Маргошу. И теперь мне есть о ком заботиться. Пойдем-ка спать, а то завтра до Невского не доберемся. Точнее, уже сегодня.

Я лег на узкий диванчик и долго не мог заснуть. Белая ночь стояла в комнате и тихонько перебирала вещи. Странно, но эта комната скорее была похожа на подростковую нору, чем на жилище боевого офицера. Постеры из старых кинофильмов, развешанные на стене, изредка перемежались фотографиями людей в военной форме – но фотографии казались такими же киношными сценами. Старенький компьютер тихо пылился на столе. Куча разных мышей и наушников валялась в большой коробке. А с системного блока была снята боковая крышка. Даже шкаф и тот не был закрыт до конца и веселенький полосатый свитер сиротливо тянул рукав к кучке лежавших на стуле журналов.

Впрочем, чему я удивляюсь? Юрка же уехал отсюда пацаном, и дома бывал редко. И вряд ли его волновало содержимое его комнаты. Порядка ему хватало и в казарме…
Я закрыл глаза и все-таки провалился в сон. Или явь?

Затянутая дымом горная крепость, дикий грохот, от которого, кажется, должны рухнуть и стены, и скалы вокруг. Вспышки пламени, удары неведомой, но могучей силы, рвущие защитников на клочья, на ошметки...
Молодой офицер в пробитой пулями гимнастерке, уже совершенно не боящийся смерти, а только испытывающий острую жалость к тем, кто погибает рядом с ним... Жалость и стыд. Стыд перед теми, кто верит словам командира и ждет подмоги, которой не будет. Чей-то крик: "Ложись!" Бойцы падают, вжимаясь в камень, напрасно пытаясь укрыться…
- Уходите – говорит им офицер, махнув в сторону еле заметной тропинки. - Я прикрою!»
И все затихло. Только перед моими глазами медленно таяло видение полуразрушенной крепости, и самолетов, поливающих ее огнем...

Я сел на диване с бьющимся сердцем и подумал, что вот сейчас  легко накатил бы стакан водки. Ну, или хотя бы ледяной воды. Встал и осторожно двинулся в сторону кухни.
Лизавета сидела за столом, подперев голову руками, и обреченно курила последнюю сигарету. Смятая пачка валялась рядом с переполненной пепельницей.
- Ты чего не спишь?
- Я знаю, как погиб Юрка. Он остался прикрывать отход, а потом вызвал огонь на себя.
- Ты не можешь этого знать!
- Могу! Спаслось десять бойцов. Фамилия у одного из них то ли Муха, то ли Мухин. Юрка ему еще фотокарточку отдал – где вы с ним у какого-то водопада стоите.
- Ох, была такая карточка. И Мухин – был. Я к нему потом дочку крестить ездила. Страшный ты человек, Симон! Я тебя скоро бояться начну.
- Я и сам себя иногда боюсь. Дай мне, что ли водки? И одеяло какое-нибудь – я лучше тут на диванчике приткнусь. А то опять война приснится или еще какая дрянь. А мне с утра Бобренка выгуливать…

И снова шумел, переливался пестрыми витринами Невский. И снова Маргоша летела рядом со мной стремительным шагом, смеялась, удивлялась, шептала вслух отрывки стихов. Но возле Дома Книги она внезапно остановилась, замерла на месте, и взгляд ее стал тревожным и напряженным.

- Это канал Грибоедова,  - то ли спросила, то ли тихо сказала она сама себе. - Тот самый... Я читала.

- И канал Грибоедова, бывший Екатерингофский,
Где слышны сквозь столетья разрывов глухих отголоски,
Высочайшею кровью окрасив подтаявший снег...
-  Идем туда!

И Маргоша, решительно тряхнув головой, указала мне на багровую громаду Спаса-на-Крови.
Если честно, я очень удивился  и даже немного испугался. Командор рассказывал мне, как Питер боялся этого места и не хотел даже близко подходить к собору. А тут девочка сама рвется на место трагедии...

Но пока я размышлял, Маргоша, обогнала меня, побежала быстрее и, слившись с толпой туристов, вошла под темные своды соборного портала. Турникет закрылся, и мне ничего не оставалось, как присесть на лавочку, чтоб поразмыслить о том, о сем в ожидании подружки. А мысли были совсем невеселые.

Если честно, что я здесь вообще делаю? Здесь, на Земле, в Нижнем Мире, в Питере? Ну, помог Маргоше. Так ведь теперь ее судьбой всерьез занялась Лизавета. А, значит, мне пора тихонечко отойти в сторону. Особенно, если учесть мои чувства к девочке. А они, надо признаться, весьма далеки от братских. Да, лучше уйти, пока не стало поздно.
А что еще держит меня на Земле? Дар Поющего? Не настолько уж он велик. Исполнителей чужих песен и без меня достаточно. Если я исчезну, никто и не заметит. Так для чего же мне этот Дар Бессмертия, что  якорем  держит меня в этом мире?!

"Чтобы отдать его более достойному!"
 Эти слова прозвучали над ухом так отчетливо, что я даже подскочил на месте, не понимая - сам я с собой разговариваю, или Повелитель шутит? Впрочем, кто бы ни говорил, это он верно говорит! Я даже знаю – кому бы я его отдал. Я об этом до самого утра думал…

- Вернись ко мне! Пожалуйста!
Голос, звенящий отчаянными слезами, внезапно вырвал меня из печальных размышлений. Маргоша сидела рядом со мной на лавочке и уже секунд десять трясла меня за плечи.
- Симон, что с тобой? Очнись, ну пожалуйста!
- Да тут я, тут! Что ты так, разволновалась, Бобренок? - я старался говорить спокойно и шутливо. – Я просто пригрелся на солнышке, пока тебя ждал, ну, и задремал, наверно.
- Нет! - глаза Маргоши были еще полны слез и испуга. - Ты сидел такой, как будто ты уже... не здесь. Я тебя зову, а ты не откликаешься... Мне стало так страшно! Как будто...
Маргоша всхлипнула и ткнулась лбом мне в плечо.
 - Как будто я тебя потеряла.

Я скрипнул зубами. Очень хотелось дать самому себе затрещину.  Задумался о смысле жизни, философ недоделанный, испугал ребенка!..

Я осторожно приобнял девочку и погладил по плечу, стараясь успокоить.

- Ну не плачь, видишь, я здесь. Все в порядке.

"Ну ладно, ну не плачь ты, ведь нам нельзя отдельно" - как на грех вспомнилась строка песни. Нельзя - а вот надо! Надо «отдельно», черт меня побери!
Вслух же я сказал совсем другое:
- Ты вот лучше объясни мне, зачем тебя понесло в этот собор? Место ведь, мягко говоря, недоброе.
- Вовсе нет! Я знаю, конечно, что на этом самом месте в девятнадцатом  веке народовольцы убили царя Александра Второго. Но сам храм! Ты был там внутри? Понимаешь, там каждая крупинка мозаики, каждая деталь рисунка говорит о торжестве жизни над смертью! Там такое сияние синего и золотого! Там на стенах сияют звезды и распускаются алые цветы. Это неземная красота! Я видела: люди входят в храм, смотрят ввысь и начинают улыбаться.

Маргоша раскраснелась от волнения, говорила пылко, хотя и чуть сбивчиво.

- А судьба храма! Как судьба человека! Он столько перенес, его превращали то в сарай, то в склад. В войну в него попала бомба, а после войны его хотели взорвать советские чиновники. И вот он стоит, яркий, прекрасный! Я теперь поняла, вот так и надо жить: побеждая смерть! Стремиться к жизни несмотря ни на что!

Я слушал Маргошу и восхищался. Она, показалось мне, даже стала чуть выше ростом и старше, пока произносила эту речь. Вот тебе и Бобренок! Впрочем, после песни про Гродно, чему я удивляюсь? Поэт, действительно, меняет мир словами. Вот и я стану смотреть теперь на печально известный храм уже по-иному. И увижу красоту, которую раньше не замечал.

- "Над грозою торжествует радуга, над бедою торжествует жизнь!" - улыбнулся я Маргоше. - Спасибо, что открыла мне глаза на это чудо.
- Не за что! - девочка рассмеялась с облегчением и снова плюхнулась рядом со мной на лавочку. - Только экскурсия была слишком длинная. Не знаю, как теперь до метро дойду? Придется тебе нести меня домой на руках прямо отсюда.
- А до Угла Невского и Большой Морской ты дойти не хочешь?- хитро прищурившись, поинтересовался я.
- Ух ты! До вашей секретной штаб-квартиры? Долечу, как на крыльях!
- Тогда вперед! Тут недалеко. Там передохнем. А по дороге в «Шоколаднице» чаю попьем!