Мы вышли на пристани. Пока народ толкался на ступеньках, я достала телефон и отошла в сторонку посмотреть -  не звонил ли мне кто-нибудь? А то, вроде, эсэмэска   дзынькнула на катерке. Тревога оказалась ложной.  И теперь  я пыталась выловить своего туриста, с которым кто-то уже собрался сфотографироваться на память. Что ж за наказанье-то такое сегодня? Прямо рвут мужика из рук, не отходя от кассы!  Пожалуй, надо срочно сворачивать в какую-нибудь относительно тихую улочку!

Я полезла в телефон. Спросим дух Яндекса! Так, если сейчас свернуть на Михайловскую, обогнуть сквер  и попасть на Инженерную, то мы рано или поздно доберемся до нужного моста.
Я довольно бесцеремонно оторвала Волка от созерцания красот Спаса - на - Крови и потащила за собой. Он пробовал что-то вздыхать  про «посмотреть», но я была непреклонна. К тому же уже и дождик начал накрапывать.

А что такое «накрапывающий» петербургский дождик нам хорошо известно! Через пару минут маленькое серое облачко вдруг выросло в огромную черно-лиловую тучу, в недрах которой уже слышались зловещие раскаты.
- Нас накроет через пять минут, - Волк озабоченно осмотрелся по сторонам.

– Куда бы спрятаться от ливня?
И тут меня осенило.
- В подвальчик «Бродячая Собака»! Это же совсем рядом, на Михайловской площади.
- Какая собака? – Томас недоуменно посмотрел на меня.
- Так называется известное на весь Петербург артистическое кафе. Еще в начале двадцатого века в «Бродячей собаке» собирались лучшие поэты, музыканты и актеры своего времени. Томас, идем скорей туда. Тебе там очень понравится! Это чудесное место! Кабаре и театр, как говорится, в одном флаконе. Современники говорили про «Собаку», что в этом подвальчике «Поэт превращался в актера на подмостках, а читатель – в зрителя»
- Я понял! Одним словом – «Приют комедиантов»!
 Мой спутник просиял, на лице его вспыхнула задорная улыбка.
 – Да, это место как раз для нас с тобой, Ника!
Преследуемые первыми хлесткими струями ливня, мы торопливо скатились по лесенке в знаменитый подвал, над которым красовалась весьма символическая вывеска: белая собачка придерживает лапой улыбающуюся театральную маску.
В маленьком зеленом холле было тепло и уютно. Блестели яркие афиши, возвещающие о будущих премьерах в стенах этого заведения. Тускло поблескивала бронзовая рама большого зеркала.

Я успела бросить быстрый взгляд в его серебристую глубину. И ахнула, потому что в волшебном стекле отразились высокий  мужчина  в черном камзоле и белоснежной рубашке и стройная темноволосая  девушка в ярком разноцветном платье Коломбины, украшенном высоким кружевным воротником. А за их спинами смутно виднелись силуэты кавалеров и дам в одеждах начала двадцатого века.

Я изумленно моргнула. Видение исчезло. Теперь в зеркале, как положено, отражался Томас в его рокерской куртке и я  в джинсах и клетчатой рубашке.
Но пестрая расцветка моего наряда все же напоминала костюмчики комедии дель-Арте. Ну, что же! На роковую даму эпохи Декаданса я ни разу не похожа,  а вот на бродячую комедиантку – пожалуйста! 
Весело подмигнув своему отражению, я взяла Томаса под руку, и мы вошли в кафе.
Больше всего моего спутника поразило обилие самых разнообразных игрушечных собак, собачек и огромных псов, расставленных по кафе в самых неожиданных местах. Пока я, присев на мягкий диванчик под ажурным бра изучала меню, Волк, хихикая, как мальчишка, метался по залам и рассматривал эти забавные символы. Были здесь собачки, сплетенные из соломы или сшитые из разноцветных тряпочек, а также сделанные из более экзотических материалов. Как, например, огромный пес, на которого пошло штук десять, не меньше, армейских противогазов.
Другим украшением кафе, конечно же, были портреты поэтов, писателей и актеров  Серебряного века. Красивые, по манере живописного исполнения  похожие на витражи. Между прочим, оказалось, что мы с Томасом выбрали себе столик  прямехонько под портретом великого режиссера Мейерхольда. Символично, что и говорить.
Наш кофе кончился, а дождь за окном и не думал переставать. И тут в кафе неожиданно вошли Пьеро и Арлекин.
- Почтеннейшая публика! Вы не забыли, какой сегодня день?!
- Каждую четвертую пятницу в нашем славном кабаре…
- Вечер литературных пародий! Сегодня каждый может попробовать себя в роли поэта-пародиста. Не стесняйтесь! Помните, что и  великим классикам было не чуждо  чувство юмора.

- Наш замысел высок и чист: здоровый смех полезен людям.
Что ж? Ныне наслаждаться будем, чем одарил нас пародист.

Вход свободный! Просим всех в зал для театральных премьер, господа!

  Радуясь неожиданному повороту судьбы, мы с удовольствием перешли в следующий зальчик, где под низкими кирпичными сводами стояла маленькая сцена с изображением все той же белой собачки на заднике. Там уже было полно народу, в основном молодежи,  с нетерпением ожидавшей  начала увлекательной игры. Я заметила, что глаза Томаса сияют все ярче, а с лица не сходит хитрая улыбка.

Ну, вот! Наш режиссер опять в своей стихии! Чувствую, это будет незабываемый вечер!
Для начала Арлекин притащил в зал какой-то резной ящик, похожий на старинную шарманку. Каждый участник литературной игры крутил ручку и вытаскивал билетик с заданием. Потом персонажи итальянской комедии  принесли кучу шляп, плащей, шарфиков и другого театрального реквизита и, раскланявшись, объявили, что дают нам полчаса на подготовку номеров. Молодежь призадумалась, склонившись над своими заданиями.

 А Томас начал действовать! Первым делом,  подлетел к кудрявому пареньку, удачно прихватившему с собой гитару, о чем-то с заговорщицки пошептался, удовлетворенно кивнул. Потом метнулся к девушке в белой блузке, которая уже минут пять безуспешно что-то зачеркивала в своем блокноте, написал ей пару строчек, подбежал к светловолосому юноше и тоже быстро поговорил с ним.

В общем, вскоре вокруг нашего режиссера стояла толпа восторженно внимающей молодежи, а он энергично размахивая руками, вещал им свой замысел.
Не мешая профессионалу, я перечитала еще раз свое задание.

Хм! Пародия на известный стих  Блока о Незнакомке. Отлично! У меня как раз в запасе есть подходящая песенка.

Но тут отведенные нам полчаса подошли к концу, и началось представление!
Сначала на сцену вышел Томас. Его сопровождал кудрявый мальчик с гитарой. Режиссер поклонился, улыбнулся, чуть насмешливо, и запел:

Мир привык менять одежду, что ни день – уже в другой.
Так, что нет различий между господином и слугой.
Показал толпе бумагу, где печать и вензеля,
И глядишь, тебя, бродягу ,все сочли за короля.
Пропустил стаканчик лишку, покуражился слегка,
И глядишь, тебя, трусишку, все сочли за смельчака.

А узнаете ли вы, дамы и господа, строки знакомых стихов, сменивших пышный костюм  на шутовской наряд? Итак, мы начинаем!
И – понеслось! Кудрявый мальчик спел томным голосом, грассируя под Вертинского:

Куда же вы ушли, мой серенький, мой козлик,
С бубенчиком на лбу и с лентой на рогах?
Грустит ваш сад. Наннет-старушка плачет возле
Об умершей любви, о майских прошлых днях.

«Козлиную» тему в пародиях на стихи Серебряного  века продолжила девушка в белой блузке:
Вчера лишь нежила козла, — 
Слиянье черного и белого,
А нынче я уж не мила — 
«Мой козлик, что тебе я сделала?»

Вчера еще в ногах лежал,
Взаимно на него глядела я,
А нынче в лес он убежал — 
«Мой козлик, что тебе я сделала?»

И только ножки да рога,
Вот — ножки да рога успела я
Прибрать от зверского врага — 
«Мой козлик, что тебе я сделала?»

Ага! Цветаева в ход пошла. Вечер литературных пародий шумно и весело продолжался.  Наконец, настала моя  очередь.
Я решительно напялила большую шляпу с черными перьями, накинула на шею пышное боа и взяла у юноши гитару:

Пойду, пойду по мостовой

Губить мужчин бровями,

Чтобы забыли стыд и совесть, и покой,

Со мной слегка соприкоснувшись рукавами,

Чтобы летели, как на свет

На тонкий мой и хрупкий силуэт!

Заломы рук, закаты глаз,

Я вам устрою декаданс!

Мои загадки, мои порывы и припадки

Для вас, для вас, для вас!

Теперь я подошла к Волку и, мрачно глядя в его искрящиеся смехом глаза, томно пропела, вернее простонала:

Но вы смотрели с недоверием
В  моей  души хрустальный водоём,
Я в шляпе с траурными перьями.
Я в шляпе с траурными перьями-и-и…
Зазря таскалась под окном!!!

Мне дружно  зааплодировали. Так, а ведь после этого Томасу выступать.
 Я украдкой глянула в листок с его заданием. Ого! Пародия на Брюсова. Рыцари и сарацины. Интересно, что придумает наш режиссер?

Мама дорогая!  Этот авангардист вышел на сцену в немыслимом сочетании белого с черными крестами плаща (привет Шреку!) и русской народной вышитой рубашки. Томас отвесил публике шутовской поклон, кивнул своему кудрявому аккомпаниатору и торжественно заголосил:

С деревьев листья облетают
(Прямо в Сену, и в Луару, и в Гаронну, и везде, куда хотите) 
Пришла осенняя пора
(Патер Ностер!) 
В поход крестовый все поперлись
(Фон-бароны, голодранцы, без штанов,  зато в кольчугах), 
И понавешали крестов
(И на спины, и на плечи,  и везде, куда пришили). 

За мною мой сеньор приходит
(Абсолютно совершенный альбигоец, стал-быть, драться не умеет, и не может, и не хочет), 
Сказал, мол, с ними ты пойдешь
(Прямо завтра, на рассвете, ровно в полдень, как проснешься), 
И я, молоденький парнишка
(Лет семнадцать, двадцать, тридцать…) 
В Святую Землю подался
(Прямо с места, с сеновала, без штанов, зато с крестами). 

И вот   я в крепости высокой 
(Метров восемь, может, больше - я не мерил. Стрелы свищут), 
И к нам является магистр
 (Морда ломом, звать Гийомом). 
- Здорово, братцы-крестоносцы! Аве Матер!
- Патер Ностер!
- Вашу также!
- Всем спасибо!  Сейчас в атаку побегим!
 (Левым флангом, правым флангом, в общем, кучей… Фиг  тебе, беги один!!!) 

И вот бегу я по барханам
(По песку, на четвереньках, быстро-быстро, ведь убьют же!) 
За мной несется сарацин
(Семь на восемь,  восемь на семь, ну и рожа, шире брюха, прямо втрое, может, больше, я не мерил). 
И удираю я в оазис
(Пусть мираж, зато не видно), 
А этот пусть бежит один
(По пустыне, по песочку, к тамплиерам - пусть зарубят)

Публика уже падала под столики. А  наш  скоморох все не унимался:

Подходит мой оруженосец
(Звать Ансельмом, иль Адельмом, иль Бертраном - вот, не помню…) 
"Давайте вас перевяжу
(Сикось накось, кось на сикось, грязной тряпкой, Где же тут мои портянки, что в углу вчера стояли?) 
И в санитарную телегу
(Дышла гнуты, спицы биты, без колес, и лошадь сдохла!) 
С собою рядом положу»
(Для интересу. Я не против; только сзади, носом к стенке, между трупов, чтоб не дуло). 

С тех пор прошло годов немало
(Лет семнадцать, двадцать, тридцать - сорок восемь!) 
Госпитальером я служу
(Не тужу!) 
На юг вороны полетели
(До Провансу, может, дальше, я не знаю - не сказали), 
Пришла осенняя пора
(Ексель-моксель!) 

Выступление Томаса завершилось всеобщим хохотом и грандиозной овацией. А потом все участники представления вышли на сцену и запели веселым хором:

Мир привык менять одежду, что ни день – уже в другой.
Так что нет различий между господином и слугой.
Но, подняв бокал кларета, скажем добрые слова
В адрес тех, кто делал это только ради озорства.

Кто служа перу и кисти, в мире пестрой мишуры
Не знавал иной корысти, кроме радости игры.
Кто,  блефуя всенародно, потешаясь над толпой,
Притворяясь кем угодно - был всегда самим собой!..

Организаторы вечера  долго благодарили Томаса за помощь и все спрашивали: в каком театре он работает?  И даже попросили его расписаться на знаменитой арке с автографами известных людей. Волк старательно вывел свое имя готическими буквами  и одним движением нарисовал рядом знак своего амулета.

Под шумные аплодисменты и предложения приходить почаще, мы вышли из арт-кафе.
- Мне здесь очень понравилось, – улыбнулся Томас. – Знаешь, я почти готов остаться жить в этом городе поэтов, актеров и других веселых безумцев.
- Ну да, безумие мы сегодня творили невероятное, – хихикнула я в ответ.

–  В роли шута ты был просто великолепен!  Подожди, дай сфоткаю тебя на телефон возле этого памятника.
- А кто это?
- Великий комбинатор Остап Бендер. Тоже, своего рода, артист! Я тебе как-нибудь о нем расскажу. Или книжку дам почитать.
Томас удивленно пожал плечами, но принял торжественную позу, положив руку на плечо бронзовому сыну турецко-подданного.
Я, не переставая хихикать, сделала несколько снимков. Между моим очарованным странником  и героем бессмертного романа Ильфа и Петрова явно было что-то общее. Во всяком случае, Томас легко мог бы подписаться под словами знаменитой песни Остапа: «О, наслажденье скользить по краю! Замрите, ангелы! Смотрите, я – играю!»
Счастливые и довольные, мы вернулись на площадь, поцеловались под памятником Пушкину и двинулись к дому.