Неканоничный вариант истории Алидоры и Джарраса

Один из возможных вариантов истории Алидоры и Джарраса, основанный на тексте EauVive (в сериале "Паром").
Предупреждение: сопли есть!

[Оживление Алидоры]
 

Статуя вздрогнула – по камню пробежала едва уловимая рябь, будто на гладкую поверхность озера упал один-единственный лист. Бесчисленные трещинки опутали фигуру святой, ручьями сбежали к подножию, и понеслись по земле во все стороны – дальше и дальше, к земляным валам, у самого горизонта превращаясь в глубокие пропасти. Завороженные зрелищем, путники забыли про Алидору. В тревоге, они ощущали в воздухе мелодичное пение, похожее на молитву:

Средь твоих мирских сует,

Я тебе тихонько расскажу,

Как струится вечный свет

И сияет то, чему служу.

Пение достигало чувств, ощущалось кожей, но его не назвать было звуком, ибо рев, поднимавшийся из широких провалов, не сумел его перебить. Никто не мог отвести глаз от гневной равнины. Массы земли извергались из пропастей, наметая холмы, бурные потоки воевали с пылевой бурей, смешивались и растворялись в песчаном тумане, словно вся природа вознамерилась наконец-то поменять свой лик, незыблемый с первого дня творения. Статую Алидоры скрыла плотная завеса пыли.

[Битва с демоном(ами)]

У постамента остался лишь Михаэль, словно вросший в иссушенную землю, не в силах оторвать взор от битвы. Кто-то со смехом коснулся его плеча.

- Не сам ли ты в статую обратился? – звонкий женский голос знакомо вибрировал. Михаэлю почудилось, что еще минута, и он снова услышит песню-молитву. Зельевар обернулся.

Он думал, что знает толк в женской красоте. Теперь же он видел себя на пути, куда ступал каждый, кто пытался описать Алидору – тропе в лес ошибок и заблуждений. Недаром статуя передавала ее черты очень смутно. Глаза, меняющие цвет – вот был ключ к облику святой. Взор, брошенный на нее, тонул в потоке ощущений, желание сменялось восхищением, восхищение – благоговением, а на место высоких чувств приходила улыбка – хотелось обнять эту женщину, как сестру, взять ее за руки и смеяться с ней вместе, как дети. Но проходило и это – теперь тянуло ей поклониться, довериться ей, как матери. Прекрасная Алидора была проклята от рождения очарованием совершенства.

Зельевар улыбнулся в ответ на улыбку святой, но это был мимолетный момент спокойствия. Ибо вдали бушевала стихия, и грохот камней сливался со звоном оружия, крики – с громом. Не до веселья здесь было.

- Почему ты не с ними? – вопрос Алидоры звучал укоризненно и удивленно. Хотелось найти себе оправдание, лишь бы не показаться в ее глазах трусом, предателем.

– Я страстно желаю помочь им. Если велишь мне идти в бой, Алидора, я соберу свои жалкие зелья, и сделаю все, что в моих силах. Но сердце мое говорит, что я здесь нужнее.

При слове «зелья» лицо женщины построжело так, что летучий миг обратил ее снова в статую. Она смерила Михаэля взглядом:

  - Ты зельевар!

Сколько презрения вложила она в это слово! Настолько неожидан был гнев целительницы, что Михаэль отступил на шаг в страхе. Не было в Алидоре уже ничего от матери, ни от сестры, ни от прекрасной женщины. На него смотрела языческая эриния, порожденная мраком с одной целью – мстить.

- Из-за тебя… из-за тебя… - задыхалась она, стиснув зубы. Прекрасные черты лица перекосились от гнева, но в глазах было что-то иное. Страдание. – Из-за таких, как ты… это!

Она протянула руку к ревущей битве.

- Но Алидора! – вскричал пораженный Михаэль.

- Прости, я сужу несправедливым судом.

Алидора взяла Михаэля за руку и сделала шаг назад, увлекая его в не осевшее еще облако пыли. Время замерло вокруг них.

Не было больше эринии, как и не было сильной женщины. Несчастная девушка, дитя, едва сдерживающее слезы, стояло перед зельеваром. Алидора опустилась на свой бывший постамент, и, повинуясь ее жесту, Михаэль устроился рядом.

- Нет, не должна я была говорить такие слова, - покачала она головой. – Но мне очень больно. Джаррас бесчисленен там, на равнине, бесчисленны и мои проклятия каждому из его образов. Но если бы люди, уверенные в своих силах, не начали прогонять меня, ничего бы из этого не было. Человечность всегда стояла на его пути – до тех пор, пока люди во мне нуждались. Суди сам об этом.

В раннем детстве я обнаружила в себе целительную силу, а еще – дар влияния на людей и животных. Каждому слову моему повиновались беспрекословно. Однажды я спасла деревенских детей от медведя. Молитвы, льющиеся с небес в мою душу, поднимали на ноги даже самых безнадежных больных. Обо мне заговорили как о святой.

И я пустилась в странствия. Молва о моих способностях бежала впереди меня. В каждом городе или селе меня встречали с искренней радостью. Не только болящие, но и здоровые привечали меня, предлагали свой стол и кров. Весной и летом мне дарили много цветов, иногда в мою честь устраивали праздники.

А потом изменилось все. В Гуттенбурге меня встретили без интереса, и хоть было ясно, что там есть нуждающиеся во врачебной помощи, жители отказались пустить меня к больным. «Мы рады видеть у нас святую, - почти равнодушно сказали они. – Но у нас есть свои лекари». Не понимая, что происходит, я поспешила покинуть город, где в мою сторону настороженно оборачивались, и где мне в спину впивались враждебные взгляды.

То же самое случилось и в Равении, и в Даркбридже. А в деревне Дарель меня едва не закидали камнями, когда я хотела помочь девочке, упавшей с крыши сарая.

Сердце сжималось от обиды всякий раз словно меня привязали к позорному столбу и высекли. А потом бросили в пустыню, среди безжизненных песков которой меня никто не найдёт. Никогда прежде я не испытывала таких чувств. Пытаясь понять, почему вокруг меня изменился мир, я брела по дорогам, пока не увидела монастырь, разделенный на две половины – женскую и мужскую. Настоятели вышли навстречу мне и впервые за долгое время я снова почувствовала радость: меня встретили с добротой и лаской.

 Окно моей кельи выходило на лес, примыкавший к обители. Три дня я скрывалась под каменным сводом, но то и дело меня тянуло взглянуть на зеленые кроны, а ночью я не могла уснуть, представляя себе, как журчит скрытый в траве ручей под деревьями, и как луна серебрит его, открывая взорам. Невинная трель птах по утрам превращалась в моей душе в почти непреодолимый зов. И на рассвете четвертого дня я не выдержала. Лес манил меня, как манит судьба. Привратник не выпускал меня, как я ни умоляла его, и тогда я собрала все свои чары, заставила его отомкнуть кованые ворота.

Оскальзываясь на мокрой траве, я бежала в лес. Вот оно – блаженное спокойствие! Как в дурмане ступила я под безмятежные кроны, и показалось, что я обрела прежнюю способность рассуждать.

Ответ, почему изменилось ко мне отношение, пришел сам собой. Меня звали святой, я привыкла к этому и к тому, что я всем нужна. Эта гордость и убеждение, что на свете нет целителей лучше меня, муки ревности, раздражение к тем, кто познал силу трав, кто проник в тайны странных камней – эти чувства лишили меня прежней мощи. Кто была я такая, чтоб думать, что я могу, как и прежде, заставить людей меня слушать?

Вот и ручей, звенящий одну-единственную, бесконечную песню. И я запела ему в унисон:

Средь твоих мирских сует,

Я тебе тихонько расскажу,

Как струится вечный свет

И сияет то, чему служу…

Была ли то песня, или молитва Всевышнему – не помню. Но стоило мне замолкнуть, как стало ясно, что я здесь не одна. По ту сторону ручья стоял юноша, прекраснейший из всех мужчин, кого я когда-либо видела в жизни. Золотые кудри его сияли в лучах солнца, обрамляя благородное лицо. Охотничья одежда всегда вызывала во мне отвращение, я не выносила убийство зверей, но глаза молодого охотника полнились таким восхищением, что я простила ему его занятие.

- Вы поете прекрасно, - сказал он почти беззвучно, я угадала слова по губам. И потом я услышала его голос, тот голос, которым всегда звучали в моих мыслях самые целительные молитвы. Но был он полон скорби. – Я не слышал подобных песен с тех пор, как не стало моей сестры. Она пела, как… как вы. Нелегкая принесла нас с ней в Гуттенбург так поздно…

- В Гуттенбург?

- Проклятый город. Сестра была неизлечимо больна безумием. Я прослышал, что в Гуттенбург направляется святая Алидора, собрал все деньги и привез сестру туда. Но не успела Алидора ступить на мостовые города, как ее прогнали. Тогда я последовал за ней, я гнался за святой целительницей так скоро, как это возможно, когда с тобой женщина с замутненным разумом. Мы истратили на дорогу все средства и мне приходилось жить охотой. Три дня назад, оставив сестру на постоялом дворе неподалеку от этого леса, я пошел, как всегда, на охоту, а когда вернулся, меня ожидали печальные вести: сестра, ведомая своим недугом, убрела в чащу. Я нашел ее на другое утро, растерзанную медведями. Теперь я хожу сюда, в надежде встретить медведя, и либо вспороть ему брюхо, либо…

Он запнулся, потому что в его речь вклинился треск сучьев. Медведь словно подслушивал нас, и на этих его словах выбрался из кустарника, готовый принять вызов. Охотник перехватил копье, служившее ему до сих пор посохом, и приготовился, в ожидании, когда медведь, пугая его, станет на задние лапы.

- Остановитесь! – крикнула я. – Не следует мстить неразумному зверю!

- Он вас растерзает, а я не хочу потерять вас!.. – словно у него вырвалось из уст что-то непристойное, он забыл про зверя и повернул ко мне умоляющий взгляд. И тогда я спокойно ответила:

- Не потеряете.

И я перешла через ручей, став между ним и медведем. Покорный моему жесту, зверь перестал скалить зубы и мирно побрел прочь.

Всю жизнь свою я посвящала лечению чужих хворей, но в молодом охотнике я нашла того, кто способен был исцелить мою душу. Детская беспечность, с которой я раньше ступала на улицы городов, ушла после долгих странствий, и на ее место явились сомнения. На месте врача во мне поселился аптекарь, привязанный к точным весам, на которых он взвешивал каждое слово и каждый жест. Тогда мой муж, ибо я так называла охотника, несмотря на то, что над нами не было совершено человеческого обряда, увел меня в мир, откуда пришел.

 Он видел, как я боялась людей, и старался утешить меня, но это не помогало. Тогда однажды он принес два незнакомых мне камня – красный и фиолетовый.

- Вся моя душа в твоей власти, Алидора, - произнес он грустно. – Но если бы я имел хоть малейший лен в твоем царстве! Тогда бы я вырезал тернии, что снедают тебя, и вырастил светлый сад в уголке твоих мрачных равнин.

И он долго повторял ласковые слова, уговаривая меня провести обряд, чтобы слить наши души в единое целое. Я колебалась, как и во всем, что делала в последнее время, но он убеждал меня, что сомнения подобны древней нечисти - дарквичам и вампирам, обращающим плодородные земли в бескрайний пустырь. Клятвы верности, не произнесенные нами перед алтарем, будут, по его словам, запечатлены в этих двух камнях. И еще много доводов приносил мой муж. Я поверила.

Камни, пробужденные заклинаниями, побелели и засияли, как будто два солнца. Но вот сияние стало меркнуть, покуда лишь одна искра не оставалась навеки в их глубине. А цвет этих странных кристаллов уже нельзя было точно сказать – он непрерывно менялся.

 Теперь я видела глазами мужа. Нас окружало царство безмятежного покоя и ослепительной белизны. И солнце... Зельевар, ощущал ли ты, как свет проникает сквозь тебя, успокаивая печали? Там светило именно такое. Я думала, что теперь буду счастлива. Мне чудилось, что душа моя исцелилась, и я обрела новую силу. И я уговорила мужа вернуться в мой мир.

Первая ночь на знакомой земле была бурной. Небеса клокотали, бурлили в преддверии урагана. В мрачной гостинице, где мы поселились, не было постояльцев, кроме нас. Хозяева были неразговорчивы. Скрип кровли до ночи сливался с тревожным криком ласточек. Мне казалось, что никогда меня так неприветливо не встречала природа.

К полуночи я задремала, но в мой беспокойный сон врывались далекие крики. Мне снился огонь, задуваемый сквозняком в щели дома, вся комната уже была в пламенном вихре, а я все не могла вырваться из сна. Вдруг я, еще не проснувшись, села в кровати и начала искать мужа. Пальцы хватали лишь простыню. От ужаса я пробудилась. Любимого не было в комнате, это я видела ясно, благодаря желтым бликам, плясавшим на стенах. Было светло, как днем.

Я снова услышала крики: «Пожар! Воды!», и кинулась к окну. Занялся деревенский дом. Несомненно, мой муж был где-то там, помогал тушить огонь. Значит, мои услуги тоже нужны, почему я сплю? Почему он не разбудил меня?

Как в бреду, я вышла на улицу и споткнулась о горячий камень. Не один дом горел – вся улица. Не было здесь людей – только хворост. Кривые, обугленные, гладкие ветки деревьев. Они не горели, но слабо дымились, распространяя зловоние.

- Любимый! – кричала я, потеряв голову. И я бегала по улицам, в надежде отыскать мужа. Огонь не трогал меня, и я говорила себе, что это сон – бред – надо проснуться, проснуться, вернуться в явь! Вот дом обгоревший, в нем нет ни искры, но в свете пожара мне чудится тень в черном дверном проеме.

«Пожар! Воды!» - кричат мне оттуда голосом мужа. Я выхватила щепку из кучи хвороста, ткнула ее в горящую стену, но она не занималась. Лишь мелкие огоньки на смердящей макушке шипели, затухая. И тогда я увидела, что держу в руке. Не лучина, а кость. Лучевая кость человека – вот из чего я пыталась устроить свой факел!

А затем он вышел из темной пасти проема. Ослепительно-белый, как угль в сердце жара, золотые волосы – шапка огня на свету. Ослепительно-белый, мой демон, любимый мой, шествовал по своим владениям, столь же светлому, жаркому миру, как тот, откуда пришли мы с ним. Он шел вдоль лежанок «хвороста», небрежно рассыпая ногой груды костей, и, подкинутые в огонь, человеческие останки шипели, плевались огнем, словно бы проклиная чудовище, уничтожившее деревню. И я видела в языках пламени лица, одно за другим, исказившиеся в немом крике, в мольбе и отчаянии обращавшиеся ко мне.

Демон взял меня за руку и повел в пылающий дом. Беспрекословно, боясь проронить хоть звук, я последовала за ним. Там лежали люди, еще дышащие, скорчившиеся в последней судороге, но даже моя сила не могла бы вернуть их к жизни.

- Спаси их, целительница, - ласково шепнул мне демон.

Он вложил мне в руку кинжал. Рыдая от жалости и бессилия, я закалывала несчастных.

Не могу описать, что было после пожара. Похоже, я впала в безумие, а мой демон, приняв прежний облик охотника, вел меня по дорогам, глумливо всем представляя меня своей одержимой сестрой и рассказывая о том, что идет по следам святой Алидоры, чтобы я могла получить исцеление. Однажды он оставил меня одну в гостинице. Запертая в комнате, я распахнула ставни и увидела лес вдали. Безмятежные кроны манили меня, птичье пение – словно зов! – доносилось из чащ. Перед глазами журчал ручей, полускрытый в траве, солнце в нем отражалось, разбиваясь на тысячи искр. Выбеленный светом, ручей превращался в трещину, в межу, разделяющую лес на две части. Моя половина была тюрьмой, но в потусторонней я видела юношу. Он звал меня к себе, в ослепительный мир, где сияющий свет вернет душу, расколотую надвое.

Окно было открыто. Я выбралась из него на крышу сарая и по приставной лестнице спустилась вниз. Меня заметил конюх, которому было велено следить, чтобы я не сбежала таким путем. Но не всю мою силу выкачал демон. По моему приказу конюх вывел меня на дорогу и оставил там. Я направилась в чащу. И вот я стою у ручья.

Человеческая фигура видна на той стороне. Не прекрасный охотник, но статуя женщины, древняя, как природа, смутная, словно тень, но белая, как мой муж в огне. И глаза, глаза этой статуи переливаются всеми цветами, какие были в любом из миров, и каких не найти нигде.

Молитва-оберег вспомнилась мне, но едва я стала ее произносить, я услышала собственный голос. Не мой голос, но голос мужа, насмешливо повторявший за мной слова. Он выступил из-за статуи и сказал:

- Наконец, ты пришла, Алидора.

Дрожь охватила меня, но сознание вдруг прояснилось. Я указала на статую, хоть и руки почти не повиновались:

- Кто она?

- Ты, кто же еще, - с удивлением, будто его заставляют объяснять очевидное, ответил демон. – Это статуя святой Алидоры. Могущественный артефакт, куда я раз за разом пытаюсь тебя заточить, но ты возрождаешься вновь. Теперь все будет иначе.

«Иначе, будет иначе!» - шептало мое сознание, и память возвращала мне череду бесчисленных возрождений. Снова и снова я пробуждалась в детстве и обнаруживала в себе дар исцеления. Снова и снова я подвергалась гонениям, убегала в лесную тишь, находила свою любовь, но ни разу история не заканчивалась огненным кошмаром!

- Глаза, - произнес демон ласково, простирая руку к чародейным камням. – Глаза святой Алидоры, в которых моя душа. Они – твои цепи, неразрушимые оковы. С тех пор, как до моего слуха донеслось предсказание, что однажды ты надо мной одержишь победу, я пытался заманить тебя в эту статую. Но ни мрамор, ни заклинания не могли тебя удержать. Статуя разрушалась, ты гибла и возрождалась вновь. И я решил тебе дать бессмертие, в то же время заковав тебя в лучшие кандалы, какие могут быть в наших мирах. Ритуал слияния душ. Как ты думаешь, милая, что за лес тебя окружает?

Безмятежная сень деревьев впервые мне показалась зловещей.

- Этот лес – тот самый уголок, который я обещал вырастить в твоей душе, любовь моя. Посмотри в просветы деревьев. Что ты видишь?

Я могла не смотреть, чтобы не убеждаться, что между стволами видно лишь выжженные пустыри.

- Любовь моя… - повторил мой охотник, протягивая руку. Лишенная воли я перешагнула через ручей. Больше не было выхода на ту сторону. Ни мне, ни ему.

Джаррас Белый был в ярости, обнаружив, что запер нас вместе своим ритуалом. Столетия мы обитали с ним у подножья статуи, видели паломников, приходивших молиться нам. Я старалась дарить исцеление, Джаррас уничтожал людей. Все больше и больше душ переходило через ручей к нам. Но ни один паломник не мог переступить эту воду живым - до сего дня.

[Пояснение: место ритуала отличалось от леса, описанного Алидорой. Лес и ручей, разделяющий миры, были лишь тем, как она видела все, заточенная в статуе вместе с Джаррасом. И да, почему бы ей не любить в самом деле этого гада?)))))]