- Я понял вас, сын мой! – довольно пророкотал Инквизитор. - Однако, постарайтесь, чтобы его светлость дожил хотя бы до рождения наследника.

- Ведь я же сказал вам, что вообще сомневаюсь насчет такой возможности,  - забормотал было Слимброк, но святой отец прервал его.

- Я буду истово молиться о даровании герцогу потомства. И потребую того же от всех вельмож его двора! Особенно от молодых, полных сил дворян из лучших аристократических родов. Они не посмеют оставить без поддержки нашего короля, а также юную королеву.

  В одобрительном гуле, последовавшем за этими словами, отчетливо послышались гнусные смешки.

- Если же его светлость безвременно покинет мир, мы поможем вдове-регентше править мудро и справедливо.  Всецело окружив ее заботой Святой Матери-Церкви  до поры, пока не подрастет наследник. Братья мои, после разговора с преданным нам господином Слимброком на сердце у меня посветлело. Однако, давайте теперь выслушаем смиренного брата Кларенса, верного пса нашей Священной Инквизиции.

  Речь паршивого монаха, как я и предполагал, представляла собой сплошной донос. Он хвастливо рассказывал, как втирался в доверие к слугам заподозренных в ереси дворян и убеждал их выдавать тайны хозяев, как по сто раз на дню нарушал тайну исповеди и как провоцировал простолюдинов на крамольные разговоры, подпаивая их в придорожных кабаках. В заключении  поганой речи, злодей с поклоном сунул Инквизитору длинный, заляпанный грязью и вином лист с фамилиями всех встреченных еретиков и возможных бунтарей.

- Тайная канцелярия Инквизиции не забудет твоего рвения, сын мой! – с чувством произнес святой отец. – Завтра же мы начнем аресты, а третья часть имущества всех осужденных отойдет тебе, о, праведный брат Кларенс!

  Меня уже не  тошнило, а просто  трясло от ненависти и бессильной ярости. Собравшиеся в церкви мерзавцы, казались мне кем-то вроде пауков-вампиров, питавшихся человеческой болью и горем, как кровью. Ужасно хотелось зажмуриться и заткнуть уши, но я принудил себя слушать дальнейшие разглагольствования о всеобщем искоренении ереси  и управлении каждым шагом будущего короля. Кардиналы, инквизиторы и прочие мракобесы, должно быть, еще час выступали с долгими речами.  И вот последнее слово взял Великий Инквизитор.

- И в заключение, братья мои, - произнес он. - Дабы никто из вас не впал в грех сомнения, я покажу вам ту самую корону, принадлежавшую, согласно древним сказаниям, нашему первому правителю. И все вы легко убедитесь в том, что венец сей хотя и красив, но лишен какой бы то ни было чародейской силы.

  Вот тут я, как мог, вытянул шею и высунулся из своего убежища. Чтобы не пропустить ни одной детали и увидеть своими глазами, где же хранится  та самая корона?

К моему удивлению, инквизитор не пошел за алтарь  и не стал трогать плиты старинных гробниц, а просто подошел к статуе очередного святого, держащего в руках деревянный ларец.  Надавил пальцем на позолоченную пряжку пояса гипсовой фигуры, и крышка ларца откинулась сама. Спокойно, без особого благоговения святой отец вынул оттуда большой венец, сверкнувший золотом и алмазами в свете лампад.

- Вот корона Магнуса Справедливого,  - будничным голосом произнес он, подняв ее высоко над головой и повертев в руках. – Как видите, братья, никакой таинственной силы в ней нет.  В назначенный срок она увенчает чело его величества Филиппа Второго. А мы, что бы ни последовало за этим дальше, останемся всецело верными трону и Матери-Церкви. Засим, позвольте откланяться, братья мои. Время истекло, и наше собрание окончено.

  Инквизитор убрал корону в ларец, а я торопливо нырнул обратно в убежище и долго сидел там, скорчившись и прислушиваясь к затихающим звукам шагов. После того, как в церкви наступила тишина, я посидел там еще некоторое время, мысленно сосчитал до ста, и только тогда решился выползти наружу. Все тело у меня ломило от долгого нахождения в неудобной позе, а одна нога вообще отказывалась сгибаться.

Но я, не обращая на это внимания, тут же кинулся к статуе с ларцом, нащупывая в кармане куртки заколдованную застежку. Чуть дрогнувшими пальцами нажал на позолоченную пряжку  и с бьющимся сердцем вынул из ларца заветную корону. Она оказалась неожиданно тяжелой, так что я едва не уронил ее на пол. Но все-таки удержал и принялся рассматривать драгоценную инкрустацию и гравировку Узор из линий, прочерченных на золоте, и россыпь драгоценный камней изображали все те же ветви апельсинового дерева, где листья были сделаны из изумрудов, а цветы – из жемчуга и алмазов. Несколько особенно крупных камней сильно выступали наружу, и я подумал, что застежку можно закрепить между ними. Тем более, что размером она небольшая, не более медной монеты. И вряд ли тот, кто будет подавать венец Филиппу, заметит среди блеска драгоценностей инородное светлое пятнышко.

С этой мыслью я достал застежку из кармана. В полумраке церковного зала она засветилась еще сильнее, по ее поверхности стайкой пробежали синие искры.

Я сжал волшебную вещь  в кулаке и почему-то опять вспомнил заметенный снегом перевал. Потом, как наяву, увидел Сандру, ее бабушку, Бартоломеуса, Вильгельма.

В сознании почему-то всплыли горькие слова ученого: «В юности я хотел изменить мир. Теперь   пытаюсь не дать миру изменить себя».

- Прости, что я так и не помог тебе, дядя, - покаянно прошептал я. – Надеюсь, что отвары наших волшебниц помогли, и твое здоровье вне опасности. А я все-таки попытаюсь изменить к лучшему этот несчастный мир!

  И уверенным движением закрепил застежку между двух изумрудов!

Она встала на это место так плотно и твердо, словно была здесь всегда. Я даже не смог пошевелить ее, как ни пытался. Волшебная штука словно бы прилипла к короне.

Она последний раз вспыхнула синим светом, и погасла, став почти незаметной на золотом фоне.

Облегченно выдохнув, я положил корону обратно в ларец и закрыл его. Потом огляделся по сторонам. Конечно, можно было бы остаться в храме до рассвета, спрятавшись в том же месте. Но тревога за близких все усиливалась, и хотелось поскорее принести им добрую весть.
Заметив в углу лестницу, предназначенную для чистки витражей, я быстро сообразил, что нужно сделать. Схватил ее, приставил к одному из окон, поднялся по ступенькам и увидел, что окно выходит в садик за собором, а за ним лежит пустынная, озаренная светом луны улица.

Я открыл окно, уселся верхом на подоконник и, с силой и ловкостью, которые

 всегда придают человеку радость или страх, втянул лестницу в окно и поставил основанием на землю. Спустившись, я спрятал лестницу среди густых зарослей тиса, росших вдоль стены. Крадучись, скользя от одного куста к другому, добрался до ограды, отделяющей церковный садик от улицы, и перелез через нее.
Очутившись на свободе, я на мгновение остановился и вздохнул полной грудью. Пьянящее чувство победы над судьбой на миг затопило мое сознание!

Я выбрался, отделавшись всего несколькими ссадинами,  из осиного гнезда, где моя жизнь не раз висела на волоске.
 Чтобы немного прийти в себя, я потряс головой, а потом быстрым шагом пошел вперед по ночной улице. Но, оказалось, что до того места, где была привязана  лошадь, добраться пока не суждено. То на одном, то на другом перекрестке, несмотря на ранний час, слышалась громкая брань. Непонятно откуда взявшаяся стража, отлавливала редких прохожих  и чего-то от них требовала. Я не стал вникать в тонкости разговора с представителями закона  и шмыгнул в какой-то двор. Отыскал в глубине сада наполовину развалившуюся сторожку, забился в нее и нечаянно уснул…

  Мне показалось, что я закрыл глаза всего на мгновение, но, открыв их, увидел, что сквозь щели сторожки вовсю светит солнце, а по саду бегают дети.  Сел на лавке, пригладил волосы  и взял в руки куртку. Хоть убейте, не помню – как я ее снимал! Тем не менее, она лежала рядом  и славно послужила мне подушкой. Напряжение последних дней было столь сильным, что я провалился в сон – как в яму. И, очнувшись, не сразу сообразил – где я нахожусь? Наверное, я спал бы и дальше, но  зверский аппетит проснулся гораздо раньше меня.

- Надо позавтракать, – подумал я, ощупывая тощий кошелек, выданный мне за  «труды». – Потом  все-таки  поискать лекаря  и только тогда ехать домой. Что толку торопиться с вестями, если коронация – не завтра? Так что пока можно заняться собой и дядюшкой.

  Я дождался, пока детей позвали в дом, незаметно выбрался из  укрытия, и зашагал по дороге, снова разглядывая вывески. В первом же трактире заказал себе каши и похлебки, и накинулся на них так, будто меня только что выпустили из тюрьмы. Посетителей в это время почему-то почти не было. И я не сразу понял, отчего трактирщик поглядывает на меня не слишком любезно.

- Доел? – хмуро поинтересовался он. – Тогда иди. Мы закрываемся.

- С чего бы это? – удивился я. – Вроде бы еще не вечер.

- Посетителей все равно не будет – вздохнул он. – Стража в городе лютует и хватает всех подряд.

- Почему? – глупо спросил я. – У нас бунт?

- Пока нет. Но народ говорит странные вещи.

  Тут он нагнулся ко мне и прошептал:

- Ходят слухи, что наш бедный король жив! Но где-то прячется! Герцог держал его в башне, а теперь она – пуста…

- Так может, просто ангелы взяли его на небо за все страдания? – хмыкнул я, поразившись – насколько догадливы подданные бедного Вильгельма.

- Может быть, – вздохнул трактирщик. – Но хотелось бы верить, что прячется. Церковники совсем озверели: цепляются к каждому слову и волокут в тюрьму всех подряд. Даже соседского булочника схватили  и местного лекаря…

- А булочника-то за что?!! – изумился я. – Он  что  сотворил свои булки из света божьего?

  Трактирщик замахал на меня руками.

- Молчи, несчастный! А то тебя загребут за то, что ты такое  сказал, а я – слушал!

  Спрашивать – за что схватили лекаря, я уже не стал. Не иначе - лечил больных «колдовскими чарами».
Я расплатился, и поспешил к городской окраине, удачно избежав встречи со стражей. Но не успел этому порадоваться, как обнаружил, что Нойды на месте нет.

То ли старушка каким-то образом умудрилась отвязать поводья, то ли на бесхозную лошадь, простоявшую в одиночестве целый день, кто-то позарился. Теперь возвращаться в замок предстояло пешком…

Я потащился  домой и сразу же понял, что идти пешком по проселочной дороге совсем не то, что ехать верхом. Пусть даже и на такой кляче, как наша Нойда. Мне казалось, что я бреду час, другой, а окрестности вокруг не меняются, и дальняя стена гор остается все такой же недосягаемой. Будто я топаю на одном месте, а дорога заколдована какими-то недобрыми силами. На самом деле над ней много лет подряд колдовали конные отряды и скрипучие крестьянские телеги. Они-то и наколдовали столько колдобин, что превратили дорогу во что-то, не похожее ни на что. Только сбоку, возле обочины она имела сходство с гребнем невиданного черного дракона. Во время дождей в колдобинах скапливалась вода, превращая пеший путь в  подобие прогулки по болоту. Правда, нынешняя осень выдалась засушливой. Но мне от этого было не  легче. Грязь на дороге высохла, и я ежеминутно спотыкался о края мелких рытвин и ям, словно шел по опасной, каменистой осыпи, а не по ровному тракту.

В довершение всего, новые сапоги с узкими голенищами оказались совершенно непригодными к такой ходьбе. Уже через час я почувствовал, как немилосердно они сдавливают голени, превращая каждый шаг в пытку. К тому же правый сапог отчего-то начал натирать пятку, и я хромал, точно неподкованная лошадь. Героическое настроение  сменилось самыми мрачными мыслями. Я шел, переваливаясь, как утка, и с тихим ужасом понимал, что в замке появлюсь, в лучшем случае, глубокой ночью. Что думают о моем внезапном исчезновении домашние, даже представлять себе не хотелось. И я  отчаянно надеялся, что вести о пропавшем без вести племяннике  не долетят до ушей больного дяди.

А дорога все не кончалась. Ветер то разгонял тучи, и небо ослепляло меня блеском негреющего осеннего солнца, то снова скрывал светило за серой пеленой  и принимался дуть на меня со всех сторон, проникая  ледяным дыханием сквозь тонкую куртку и заставляя трястись мелкой дрожью. Налево и направо тянулись бесконечные пустоши, заросшие терновником и ежевикой, а из далеких сел тоскливо тянуло запахом дыма. Я остановился, зябко поежился, потуже запахивая одежду и подумал:

- Там сейчас люди садятся за стол, делят с родными немудреную трапезу, греются у очага. Ничего на свете не может быть лучше, чем возвращаться туда, где тебя любят и ждут, где тепло и горит свет. Господи, скорей бы мне дойти до замка! Обнять дядю, с удовольствием рассказать о своем приключении Вильгельму, поцеловать Сандру.

  Воспоминание о синих глазах тут же пробудило в памяти бездонную глубину неба и короткий миг полета. Как же счастлив я был тогда! Ах,  мне бы и сейчас лететь над разбитой дорогой, а не ползти по ней, как глупая улитка! Взмывать все выше к небесам, пока перед глазами не встанут седые башни старого замка…