И друзья двинулись в нужном направлении.
Но увлекательному рассказу не суждено было стать услышанным. Потому  что бегущая впереди неугомонная Бэкки наткнулась на афишную тумбу, посреди которой красовался большой плакат: 

«РосФото представляет: «Выставка «Яхта «Штандарт» и семья последнего российского императора». Основана на воспоминаниях и подлинных фотографиях из личного архива капитана второго ранга Николая Саблина».

- Яхта – это тоже корабль? – немедленно спросил Том.

- А что такое «фото»? – поинтересовалась Бэкки.

- Ну, как тебе проще объяснить? – снова озадачился Симон. - Фото – это нечто вроде картины.  Только картину настоящий художник пишет долго и красками, а хорошую фотографию можно сделать за пару часов. С помощью специального аппарата. Только, умоляю, не спрашивай, как он устроен! С меня хватило лекции по очистке нефти.

  Бэкки улыбнулась, а вот Том на шутку не отозвался. Он снова нахмурился и внимательно вгляделся в черно-белое изображение грустного мужчины в светлом офицерском кителе.

- Последний император … Это тот самый, которого убили во время вашей революции? – тихо спросил мальчик.

  Симон неохотно кивнул.

- Давайте сходим на эту выставку, - после короткого раздумья предложил Волчонок.

  Юноша заметил, как потемнело и напряглось лицо Патера при этих словах.

- Ребята, вы уверены, что вам это надо?

  Волчата переглянулись.

- Да, - тихо и твердо ответила Бэкки - Все-таки  раз мы «свалились» на вашу планету, как поет мама, надо узнать хоть что-то из ее истории.

- Чтоб не повторить потом такое в нашем мире, - не по-детски серьезно закончил Том.

  Коридоры знаменитой галереи в этот час были почти пустынными.

И никто не мешал друзьям спокойно рассматривать старые фотографии с застывшими мгновениями тогда еще беспечального Прошлого.

Палуба крейсера с широкими трубами и надстройками. Даже на черно-белом фото видно, какой солнечный стоит  день. Молодые офицеры в черных мундирах, отдавая честь, повернулись к вышедшему на палубу императору.

Невысокая гряда Крымских гор на горизонте, остроносый силуэт яхты у пирса. Весело рукоплещущая толпа. Мирная, довоенная Ялта.

Император Николай Второй сидит на палубе в плетеном кресле. Рядом – стройная красивая женщина в белом платье – императрица Александра Федоровна. И их младший сын – цесаревич Алексей. Совсем еще малыш в забавном матросском костюмчике.
А лица у всех напряженно-серьезные, даже у мальчика. То ли от того, что выдержка камер тех лет была велика, и улыбка не удерживалась на лице? То ли от … какого-то предчувствия?

- Ну, что ж вы приуныли? – мягко спросил Волчат Симон, когда они покинули галерею. – Не понравилась экскурсия? Я думал, вам будет интересно взглянуть на наше Прошлое.

- Интересно, конечно, - вздохнула Бэкки. - И выставка хорошая. Люди на этих…фотографиях, как живые.

- И видно, что они счастливы … пока, - подхватил Том. - Все такое красивое, мирное. Город, море, ваш император с семьей. Вот от этого-то и грустно!

- Просто нам известно – что  будет потом, - шепотом сказала девочка.

- А мы знаем, мы с вами знаем! Мерка пороха, грамм свинца… - неожиданно откликнулся Патер

  По лицу его пробежала судорога, но музыкант быстро встряхнул головой, отгоняя недобрую тень.

- Ладно, ребята. Спою я вам дома одну балладу. Как-то ни к чему ее было исполнять во время балагана, что мы сегодня устроили. А теперь, кажется, пора. Мда! Всю душу разбередила мне эта выставка!

  Они пошли дальше. По дороге Том отметил взглядом знакомый магазин, потом – кафе с верандой  и почувствовал себя практически местным жителем. Для полного счастья оставалось только прокатиться на теплоходе «по рекам и каналам». Мысли о покинутом доме становились такими же далекими и прозрачными, как плывущие по светлому небу облака.

  Завернув в знакомую подворотню, Патер пропустил ребят вперед, и сказал:

- Вы идите, а я тут покурю, пожалуй.

- Саша, с тобой все в порядке? – повернулся к нему Симон.

  Но музыкант только махнул ему рукой, доставая из кармана сигареты.

- Почему ты назвал его Сашей? – спросила Бэкки, осторожно поднимаясь по темной лестнице. – Он же – Патер!

- В разных жизнях его звали по-разному, – отозвался Симон. – До того, как его убили, он жил здесь. И тогда он был и Сашей, и пажом, и офицером.

- А та красивая женщина на старинном портрете – его жена?

- Да. И у нее тоже – несколько имен. Я знал ее как Ларри.

  Том почесал в затылке.

- Я не слышал, чтобы Волки вот так меняли обличья.

- Я не знаю, как  это происходит, – вздохнул Симон. – Подозреваю, что тело -  то же самое. Просто воплощение другое. В каком-то параллельном измерении.

- В четвертом? Или – в пятом?

- Я не знаю. Я не мерил! Тьфу! Опять в голову балаган лезет! А все вы, черти лохматые!

  Пока Патер внизу мучился ностальгией, Симон успел заварить чай для ребят  и достать коньяк для маэстро. Волчата с тревогой наблюдали за тем, как он разглядывает бутылку на свет.

- Не многовато ли на двоих? – с некоторым знанием дела поинтересовался Том.

- Боюсь, что это на одного. Если я правильно понял, что  Саша сейчас споет, то лично мне достанется только пробочку понюхать. А остальное придется влить в Поющего.

  Хлопнула входная дверь.

- О чем разговор? – спросил Патер.

- О тебе, – вздохнул Симон. - Вот скажи мне честно, какого черта ты сейчас ключ от нашей двери к себе в карман положил?

- От моей двери, если ты не забыл!

- Я помню. Но я на пороге лягу, а «догоняться» тебя не выпущу. Может, не станешь ни петь, ни пить? А просто спать пойдешь?

  Патер горько усмехнулся.

- Ты наивно полагаешь, что я заснуть смогу? Особенно, после выставки?!

  Симон взял бутылку со стола.

- Вот. В качестве анестезии. Махнем, не глядя?

- Ну, хорошо. Забирай свой ключ.

  Он вздохнул.

- Ты – как Ларри. Все про меня знаешь…

- Я просто тебя люблю. Ну что – тебе стелить? Или  все-таки  гитару принести?

- Неси. Надо же как-то это из себя изгнать…

  Патер некоторое время посидел с гитарой в обнимку. Помолчал. Потом повернулся к Волчатам и сказал:

- На первый взгляд, может показаться, что эта баллада не имеет отношения к тому, что мы с вами видели. В ней говорится совсем о другом правителе. Но это – как посмотреть. Революция в любой стране – обязательно чья-то кровь…Точнее сказать – море крови. Потому что когда посягнули на жизнь самого властителя, жизни остальных – вообще  ничего не значат…

  Голос маэстро дрогнул. Симон шагнул, было, к нему, но музыкант остановил его взглядом.

- В семнадцатом веке на английский престол взошел Карл Первый. Как писали про него историки - он был «прекрасно воспитанный джентльмен, его вкус был превосходен; его манера была преисполнена достоинства; домашняя жизнь – безукоризненна». К сожалению, время было смутное и качеств «хорошего джентльмена» недоставало, чтобы быть хорошим королем. В это время в Англии боролись и ненавидели друг друга многочисленные церковные партии, а на политической арене партий было не меньше, и борьба их была еще более жестокой.

  Менестрель помолчал. Потом перевел взгляд на слегка потемневшее за окном небо, словно вглядываясь в глубины страшного Прошлого. И добавил:

- Ситуация до странности напоминает историю России начала двадцатого века.  Но все это так -  нелирическое отступление. Теперь вернемся к тексту.

В балладе – два действующих лица. Но у меня никак не получается их разделить. В силу некоторых обстоятельств моей прошлой жизни, я чувствую себя и тем, и другим одновременно. Итак, слушайте посвящение Карлу Стюарту.

 Он пел, и казалось, что гитара раненым зверем бьется в его руках. И было совершенно не понятно – кто перед ними. Поющий? Король Карл? Или тот, кто пытается его спасти?..

Скажи мне «Remember». Скажи это слово лишь мне.
Толпа недостойна, она не поймёт высшей цели
Такого прощания с миром дворцовых камней,
Отёков и ссадин на белом ухоженном теле.

Я помню, король, как ты профиль над плахой склонял,
Стараясь смотреться не хуже, чем на барельефе
Своих же монет. Ты, наверно, не видел меня,
Но знал, что я здесь, под тобой, среди пепла и плевел.

Толпа бесновалась: ей только одно подавай — 
Чтоб кровь дворянина обрызгала лица и руки.
Сегодня она заорёт, мол, катись, голова,
А завтра отправит туда же того, кто отрубит.

Скажи мне «Remember», хоть шёпотом, хоть про себя — 
И я не посмею нарушить приказ королевский,
Навеки запомнив, как грозно фанфары трубят,
Когда покидает Британию с траурным блеском

Последний властитель, которого кто-то любил, 
Которому кто-то пытался отдать свои жизни.
Ступени на плаху, как узкий проход Фермопил, — 
Последние двери к спасению нашей Отчизны — 

Готов я держать. Но взошёл ты на свой эшафот,
Сверкая глазами и делая тем одолженье
Тому, кто топор в мускулистые руки возьмёт,
Отметив умелым ударом твоё пораженье.

Скажи мне «Remember», ведь больше уже не успеть — 
Какое ещё завещанье вместит твою волю?
И будет тебя вспоминать лишь монетная медь
В истёртых руках работяг и ремесленной голи.

В последний момент, после шёпотом сказанных слов
Пройдись своим взором по склонам коричневых кровель,
И в каждом из жадно глядящих на казнь ослов
Тебе улыбнётся торжественно Оливер Кромвель.

Прощай, государь. Может, свидимся где-то ещё:
Ты — без головы, я — с пробитой рапирою грудью.
Для нас проведёт сатана персональный расчёт
Предсмертных грехов. А потом уже небо рассудит.

Прости, государь. К сожалению, я не успел:
События рвались из упряжи в бешеном темпе.
Ты можешь ещё одну вещь до разрыва в виске — 
Сказать мне последнее слово. Сказать мне «Remember».

  Когда музыкант закончил петь, Бэкки с плачем кинулась к нему на шею. Симон едва успел перехватить инструмент. А Том потоптался рядом – и протянул Патеру наполненный стакан…

- Простите, простите меня!  – причитала девочка. – Это я виновата! Вытащила вас сюда, а потом еще на эту страшную выставку зазвала…

- И я тоже  хорош – не стоило у тебя «новенькое» просить, – вздохнул Симон.

  Патер горько усмехнулся и покачал головой.

- Если уж быть предельно точным, не надо было тебе «Марию- Антуанетту» петь. Мне достаточно было вспомнить четвертый куплет, чтобы меня вынесло из реальности.

- «Что свершится – в том нет секрета. Кровь, бесчестье, босоты власть»?

 - Да. Ну, и свидание с «нехорошей квартирой» тоже сыграло свою роль.

Мда! Напрасно мы с Ларри однажды сюда вернулись…

- Ты поэтому все время пытался от нее сбежать?

- Я – от себя пытался сбежать. И от всех своих печальных воспоминаний…

И пил – тоже поэтому. Кстати, Том, налей-ка мне еще немного. Как говорит наш юноша, для «анестезии». И давайте как-то попробуем лечь и заснуть. Выдайте мне подушку с одеялом  и пойду я на кухню - на «гостевой» диванчик.

- Может, ты в комнате ляжешь? На «своем» диване? А ребятам я на полу постелю. Кто у нас в доме хозяин?

  Патер слабо улыбнулся.

- Полагаю, что – тараканы. Исторические. Так что не заморачивайся. В этой комнате на меня даже мебель смотрит с укоризной. А Ларри того и гляди выберется из портрета  и устроит мне выволочку за очередную попытку «нырнуть в стакан».

  Он взглянул на притихших Волчат. Бэкки уже не плакала, а только изредка судорожно вздыхала. А хмурый Том обнимал сестренку.

- Наверное, я тоже должен извиниться. За то, что знакомство с нашим миром у вас, ребятки, вышло таким печальным. Простите дурака!

- Переживем, – буркнул Том. – Мы сами напросились. И праздника никто не обещал.

- Ну, раз все морально пострадавшие живы, то расползаемся по койкам. Уверяю вас, утром жизнь покажется гораздо более приятной.