Чтобы хоть как-то отвлечься от печальной действительности, маэстро снова начал размышлять о «роли личности» в истории. А заодно – о творчестве и о себе.

- Все-таки Павел прав – надо аккуратнее относиться ко всем сказанным словам! А то получается, что напишешь балладу – и попадешь в страшную сказку. Уж чего-чего, а дурацких перемещений во Времени и Пространстве в моей жизни хватает! Не зря же император в выданной мне фальшивой «ксиве» написал, что я – Александр Шаталов. Ведь только и делаю, что шатаюсь – то туда, то обратно, хоббит паршивый…

  Ему тут же припомнились строчки: «Одну минуточку, я, что хотел спросить: легко ли Гофману три имени носить? О, горевать и уставать за трех людей тому, кто Эрнст, и Теодор, и Амадей?»

- А мне? Я же тоже – един в трех лицах! В одной жизни я – бард Рудигер Патер, в другой – поручик лейб-гвардии пехотного полка. О фамилии скромно умолчу, а то у Лизы нервный тик случится, когда она ее услышит. Ей вполне достаточно знать, что сейчас я просто – бродяга и звать меня Александром. Повешенный в одной жизни, заколотый штыком – в другой. Интересно, что выпадет мне на этот раз? Ведь, как известно, три – число не простое. Правда, Ларри уверяла меня, что я – бессмертен. Но ведь там было условие – пока она держит мое сердце в своих руках. А мы с ней давно расстались. И, думается, что сейчас ей нет до меня никакого дела – потому что рядом с ней совсем другой мужчина. Надеюсь, что на этот раз Ларри сделала правильный выбор, потому  что я приносил ей одни несчастья…

Он вздохнул.

- А что скажет Лиза, когда не найдет меня в запертой квартире? Я совсем не планировал исчезать столь внезапно! Так вышло, что я даже записки оставить ей не успел. Хм! Как это у нас у всех получается? Сначала в Прошлое попал Томас, потом – Симон, а затем уже – я. И, ладно бы тетка Судьба собрала нас

всех в одном месте! Тогда бы мы смогли хором придумать – как нам из него выбираться.  Но хором – мы только пропали. И, что прикажете думать о нас нашим женам?! Как говорит народная мудрость – «Один раз - случайность, два - совпадение, а три – закономерность»? Мда! Покинули мы их очень закономерно! У Ники, так, кажется, зовут супругу Томаса, хотя бы ребенок на память о нем останется. А у остальных - никого. Нам с Лизаветой уже поздно было наследником обзаводиться, а Маргоше с Симоном – еще рано. Впрочем, насмотревшийся на Волчат юноша не захочет становиться отцом еще, как минимум, лет двести. Кстати, а где сейчас наши лохматые путешественники? Вот за них я волнуюсь меньше, чем за Симона. В лихие времена безопаснее быть волком, нежели человеком…

  Дорога начала полого спускаться вниз. Луч солнца, пробившись сквозь просвет в низких тучах, блеснул на глади Ирландского залива и осветил россыпь низких серых домиков, притулившихся между берегом и подножием высокого зеленого холма.

- Кенмарк, - всплыло в памяти маэстро еще одно полузнакомое слово. - Маленькая деревушка близ портового Брея. В таком же богом забытым селении я встретил когда-то Ларри. Пожалуй, мне стоит завернуть сюда. От Брея до Карнарвона – полдня морского пути. Может быть, мне удастся договориться с каким-нибудь лодочником? Хотя совершенно не представляю, чем смогу расплатиться за его услуги.  Денег у меня и в Грядущем особо не было, а сюда я даже гитару не мог притащить, не говоря уж о запасе еды или оружии. Да и где это оружие было взять?

  Недалеко от поселка, среди цветущих кустов дрока, виднелись стены высокого красивого дома с красной остроконечной крышей. Поравнявшись с ним, Патер осторожно заглянул за низкую, обвитую плющом ограду. Похоже, хозяева давно покинули это место. Пустыми дырами зияли выбитые окна, входная дверь болталась на одной петле, а кусты роз на лужайке были изломаны и измяты. Недоумевая и чувствуя нарастающую смутную тревогу, маэстро двинулся дальше.
Дорога превратилась в деревенскую улицу, пробежала по горбатому каменному мостику, вильнула между вросшими в землю домами под низко нависшими соломенными крышами  и закончилась у дверей трактира. Секунду поколебавшись, Патер вошел туда.

За длинным, давно не чищеным столом сидели мужчины и несколько женщин. Седой, как лунь, старик, примостившийся сбоку, бил по струнам расстроенной лютни и слабым голосом выкрикивал слова какой-то веселой песенки.
Певца мало кто слушал. Лица людей, собравшихся здесь, были мрачными и отрешенными. Даже к кружкам, в изобилии уставившим потемневшую столешницу, мало кто прикладывался.

Смуглый крестьянин с проседью в медной бороде негромко беседовал с пожилым лысоватым мужчиной в запыленном дорожном плаще. Женщина, сидящая рядом, еле слышно всхлипывала.
На незнакомца в странной одежде, застывшего в неловкой позе у дверей никто не обратил внимания.

- Так что же, они Дрогеду дотла сожгли? – нетерпеливо переспросил рыжеволосый бородач.

  Его собеседник грустно поник головой.

- Говорят, столб дыма еще три дня держался над заливом. Священников убивали на ступенях храмов, запирали двери домов и бросали просмоленные факелы в окна. А пытавшихся спастись швыряли обратно в огонь. Детей убивали на глазах их матерей. Женщин…

  Мужчина закашлялся, прерывисто вздохнул и отхлебнул из кружки. Безнадежно махнул рукой.

- Вскоре пал Дублин. Резня там была не меньше, чем в сожженной Дрогеде. Теперь английские войска, будто красная саранча, идут по Ирландии, уничтожая все живое. «Бей кельтских псов!» - так кричал проклятый генерал Айртон, ведя полки на приступ столицы. Эти крики звучат теперь над всем Зеленым Островом и смешиваются  с нашими стонами. Я шел от Коннахта, словно дикий зверь, таясь по лесным чащобам и вздрагивая от стука копыт за спиной. Но вижу, что бежать уже некуда. Эрин полностью захвачен врагом.

  Путник замолчал. Женщина всхлипнула громче. Давно опустивший свою лютню певец, попытался выйти из трактира, но пошатнулся с болезненным стоном. Патер, оказавшийся к нему ближе всех, торопливо подхватил старика под руку.

- Спасибо, сынок, - бормотнул музыкант.

  И поднял седую всклокоченную голову. Маэстро отшатнулся.
На него пустыми, выцветшими глазами, не видя, смотрел Турлоу О'Каролан. Прославленный директор гэльской школы, автор сотни баллад, легендарный наставник юных бардов. И учитель Патера. Тот самый, кого он не смог спасти от толпы бесчинствующих головорезов триста лет назад.

- Мастер О'Каролан, вы узнали меня? – дрогнувшим голосом спросил маэстро.   Тот подслеповато сощурился, протянул руку, коснулся его лица.

- Я не помню…- прошептал он. - Мне кажется, ты был бы похож на одного юношу, проживи он на земле еще два десятка лет. Его звали … Нет, все спуталось в памяти. Они били меня по голове…

  Бард высвободил руку и, прихрамывая, доковылял до стола. Залпом осушил кружку эля и снова замер, неподвижно глядя перед собой.
Патер стоял, сжав кулаки. Сердце тяжело и глухо стучало в груди, боль и гнев волной подступили к горлу.
Он шагнул вперед, не понимая, что хочет сделать. Крикнуть во весь голос, разбить кулаком столешницу, чтобы хоть как-то выплеснуть захлестнувшие его чувства.
В воздухе повисла звенящая тишина…

И через мгновение ее расколол дикий вопль, донесшийся с улицы. Мужчина в разорванной одежде, бледный и задыхающийся ворвался в трактир.

- Англичане! – закричал он с порога. - Идут по побережью, жгут одну деревню за другой.

  Все вскочили с мест, разразившись испуганными возгласами.

- Карательный отряд генерала Айртона, - выдохнул незнакомец, падая в изнеможении. - Мужчин убивают, женщин и детей уводят, чтобы продать в рабство на Барбадос…

  Крики и смятение усилились. В тесную залу трактира один за другим вбегали крестьяне, уже услышавшие страшную новость.

- Бежать надо! – истошно вопила женщина.

- Куда?! – простонал меднобородый. – Сожгут поля, дома – наши дети все равно умрут от голода.

  Тоненькая девушка, рыдая, прижалась к груди высокого парня.

- Не хочу, не хочу в рабство! Лучше смерть!

- Драться надо! – неожиданно крикнул мужчина в старом плаще. - Хватит прятаться, как крысы, по норам! Может, и погибнем, да хоть врагов рядом положим!

  На него шикнули.

- Молчи, несчастный! Сам-то, небось, зайцем из спаленного Дублина улепетывал. А меня одних овец два десятка. Куда я убегу?

- Вот вас, как баранов, и режут!

  Патер выкрикнул эти слова, но его голос потонул в общем гвалте.

- Значит, конец тебе пришел, Эрин, – неожиданно ясно и четко произнес старый бард. – У моей Ирландии не осталось больше защитников.

  Патер одним движением вырвал лютню из его дрожащих рук. Струны зазвенели яростно и гневно:

Никогда не говори: "Пришёл конец",
Пусть уже почти не слышен стук сердец.

Пусть свинцовой тьмою день заволокло -
Всё равно мы будем жить врагам назло.

Солнце снова озарит наш небосклон,
Враг исчезнет навсегда, как страшный сон.
Если мы не отомстим за нашу боль,
Полетит к потомкам песня, как пароль.

  Он пел гимн, с которым, столетия спустя, измученные бесстрашные люди вырвутся из стен варшавского гетто. Маэстро и сам не смог бы объяснить ту легкость, с которой слова, написанные на другом языке, укладывались  в его сознании и выпевались на чистейшем ирландском. Но ясно видел, как выпрямляются согнутые спины, как вспыхивает надежда в потускневших глазах.

Не чернилами написана она -
Кровью красною в лихие времена,
И поют её не птицы в облаках,
А народ в бою с оружием в руках.

Никогда не говори: "Пришёл конец"!
Пусть уже почти не слышен стук сердец.
Пусть свинцовой тьмою день заволокло -
Всё равно мы будем жить врагам назло!

Последний аккорд прогремел набатом и затих.
Патер перевел дыхание. Пот градом катился по его спине, а горло горело, как обожженное.
Люди потрясенно смотрели на него снизу вверх. Слезы высохли, и крики отчаяния стихли.

- Черт! – устало подумал маэстро. – Еще немного, и я спел бы им «Вставай, страна огромная!». Хотя та война меня миновала …

- Слезай! – махнул рукой меднобородый, и музыкант с удивлением обнаружил, что, оказывается, стоит на столе.

  Как он туда запрыгнул, Патер вспомнить не мог. Да это было и неважно.

- Хорошо поешь, - задумчиво продолжал крестьянин, видимо, бывший у односельчан кем-то вроде старосты.

– А англичан ты из своей лютни разить собираешься? Молнией, наверно, как легендарный бард Кухулин? Потому что никакого оружия у нас нет.

  Маэстро спрыгнул со стола. Встал рядом с меднобородым, возвышаясь над ним, как ясень над кряжистым кустом падуба.

- У вас есть мотыги, цепы, вилы! Наверняка, у многих есть самострелы. Промышляете же вы охотой?

  В ответ раздалось несколько одобрительных возгласов.

- Ну, и что? – продолжал гнуть свое упрямый староста. - У прихвостней чертова Айртона - пули, мушкеты и шпаги. К тому же, их больше, чем нас! Мы простые крестьяне, а не воины, и не умеем сражаться в открытом бою.

  Патер жестко усмехнулся. Ощутив себя в этот миг - Александром. Офицером русской армии, отдающим новобранцам приказы перед решающей битвой.

- Значит, придется научиться! – отчеканил он. – И разве кто-то говорил вам про открытый  бой?!

  Он обвел повелительным взглядом обращенные к нему лица юношей и мужчин.

- Это наша земля! И, значит, каждый камень, каждый куст послужит нам защитой. Я научу вас, как надо сражаться! Битва будет долгой и жестокой, но только так мы спасем наших жен и детей. Если, конечно, вы мне поверите.

  Веснушчатый парень мягко отстранил невесту и шагнул к Патеру.

- Я тебе верю, Поющий! – сказал он.

  Рядом встал путник в рваном плаще.

- И я верю. Надоело скрываться и прятаться. Да и терять мне больше нечего!

  Все больше мужчин, молча или коротко произнося слова согласия, вставали в этот импровизированный строй. Староста пожал широкими плечами.

- Все равно с одним луком или мотыгой много не навоюешь. Эх, кабы нам хоть бочоночек пороху да пару мушкетов!

  Патер резко повернулся к нему, кое-что вспомнив:

- Бочонок пороху, говоришь? А скажи-ка мне лучше, чью усадьбу я видел, когда подходил  к вашей деревне?

- Нашего лорда, сэра Генри Фицджеральда, - удивленно ответил бородач. – Бывшего лорда то есть. Когда англичане напали на Ирландию, сэр Генри со всем семейством бежал во Францию…

  Староста растерянно замолчал, увидев торжествующую улыбку на лице маэстро.

- Очень сомневаюсь, что, покидая поместье, ваш лорд прихватил с собой содержимое порохового погреба!