Вопреки моим тайным опасениям, городскую реальность двадцать первого века  Томас  воспринял абсолютно спокойно. Под троллейбусы не кидался, от вагона метро, как старенький джинн в детской сказке, с воплем не шарахался. Внимательно слушал мои негромкие пояснения, невозмутимо кивал. И бросал по сторонам цепкие профессиональные взгляды, замечая какие-то важные для себя детали.
На эскалаторе старушка выронила пакет с апельсинами. Волк подхватил его на лету и, улыбнувшись, вернул владелице. Потом помог молодой маме с дочкой затащить в вагон огромный чемодан на колесиках. Полупустой поезд тронулся с места.

И тут неподалеку от нас разыгралась неприятная сцена. В закрывающиеся  двери влетели парень с девушкой, плюхнулись на свободное место и с ходу начали шумно выяснять отношения. Вернее, шумел больше парень, размахивая руками и требуя от спутницы каких-то объяснений. А девушка шепотом оправдывалась, размазывая слезы по лицу.
Я заметила, что Томас уже несколько раз пристально посматривал на ссорящуюся пару, и в его глазах вспыхивали знакомые янтарные огни.
- Только без рукоприкладства,– на всякий случай предупредила я, дернув Волка за рукав. – Парень, конечно, ведет себя, как полная скотина, но нам проблемы с полицией тоже не нужны.
На мое замечание Оборотень никак не прореагировал. А скандалист, вконец распоясавшись, вдруг вскочил с места и заорал на девушку:
- Да пошла ты,  знаешь  куда?!
  А потом замахнулся на свою спутницу.
  Томас вмиг оказался рядом с этим типом. Я тоже вскочила с места, не зная  что делать: то ли разнимать мужиков, если начнется драка, то ли самой врезать подонку из женской солидарности. Но тут вагон дрогнул,  начав замедлять ход.  А Волк просто сделал шаг вперед и старательно, всем весом  наступил на ногу зарвавшемуся юнцу. Своим здоровенным  рокерским ботинком на рубчатой подошве!  И глядя в перекошенное, побелевшее лицо вежливо сказал:
- Извините, пожалуйста, я такой неуклюжий!
Потом все-таки убрал ногу. Юнец взвыл и прыжком подраненного кенгуру выскочил в открывшиеся двери вагона. Мы тоже поспешили на выход. Обернувшись, я заметила, что девушка уже не плачет, а удивленно и радостно смотрит нам вслед.

Эскалатор нес нас наверх, к выходу. Мы стояли рядом, обнявшись.
- Рыцарь без страха и упрека, - вздохнула я, прижимаясь к плечу Томаса. – Между прочим, я все-таки испугалась, что будет драка.
- Но ведь ты же сказала  - без рукоприкладства, - с олимпийским спокойствием заметил Волк. – Как я мог не послушаться своей  Дамы?
Я улыбнулась, не без самодовольства. А Томас спросил:
- Куда же мы сейчас направляемся, о мой прелестный проводник?
- То Дама, а то – проводник, - усмехнулась я, - Скажи еще, Дерсу Узала.
- Что?
- Да так, ничего. Опять мои литературные ассоциации. В общем, направляемся мы сейчас в ту самую «Камчатку». В клуб-музей имени Цоя.  Раз уж у тебя такой нереально колоритный рокерский   прикид!  А по дороге прогуляемся по Васильевскому острову.
Мы вышли из метро, полюбовались  памятником старинной конке и не спеша  пошли по направлению к набережной, попутно рассматривая красивые  дома, построенные еще в начале двадцатого века. А посмотреть было на что! Причудливая архитектурная фантазия  стиля модерн разворачивалась перед нами, даря ощущение чуда  буквально на каждом шагу.
Хрупкие золотистые ирисы на витражных стеклах сменялись пышной огненно- алой мозаикой в восточном стиле. Лукаво улыбались со стен женские головки, взмахивали  крыльями совы и цапли.  Фасад одного дома, подобно греческому храму, был украшен белоснежным мраморным портиком с колоннами. А другой дом, стоящий рядом, напоминал скорее рыцарский замок . Темно-бордовый кирпич стен, узкие щели-окна, взлетающие над крышей стройные башенки с остроконечными шпилями. Кстати, готическому шпилю на колокольне католического собора святого Михаила  Томас кивнул, как своему знакомцу. Наверное, почувствовал что-то родное. Пятнадцатый век – это же расцвет готики, что в нашем мире, что в параллельной вселенной.
Мой спутник остановился около массивного здания из серого камня. Ниши возле тяжелой резной двери украшали металлические статуи рыцарей в доспехах, а над входом на толстой кованой цепи висел огромный граненый фонарь.  Волк  с улыбкой коснулся шлема рыцаря, заинтересованно оглядел растительный узор на темном дереве портала.
- Ну, и как тебе – все это?
 Я взмахом руки обозначила и даль пройденного проспекта, и группу домов возле которой мы только что прошли.
- Прекрасно! – тихо и серьезно ответил Томас. – Знаешь, все эти здания настолько разные, насколько разными могут быть…музыкальные инструменты в оркестре. У каждого свой неповторимый внешний вид, тембр, манера извлечения звука. Но когда они начинают звучать вместе, получается дивная музыка, которая очищает душу. Так же и в архитектуре. Эти столь отличные по внешнему виду и по стилю дома стоят рядом, образуя неповторимую гармонию. И знаешь, хоть одно здание и не похоже на другое, но мне кажется, их создавал один мастер.
- Ты угадал, - улыбнулась я. - Архитектора звали Федор Лидваль. Отец-основатель Петербургского модерна. Говорят, создавая все эти прекрасные творения, мастер хотел показать природную красоту русского севера. Отсюда все эти лесные и даже речные мотивы: камыши, ирисы кувшинки, изображения филинов и цапель. Даже цементная штукатурка, посмотри, напоминает болотный мох. А мечтательные дамы на барельефах похожи на грустных русалок. Ну, конечно, господин Лидваль не один все это построил. У него было много учеников и последователей. Хотя, находились  реалисты-обыватели,  яростно критиковавшие такой стиль. Но история расставила все на свои места.

И я процитировала свое любимое стихотворение, посвященное русскому модерну:

Он был в свое время осмеян – строительной классике вызов.
Но вьются невинные змеи вдоль плавно-капризных карнизов.
И прячутся грустные дамы в своих травянистых прическах.
На лицах блокадные шрамы залеплены серой известкой.
О, зодчество! Память о тех, кто могильной взошел муравою.
О чем ты мечтал архитектор пред первой войной мировою?
Твои потаенные мысли, наяды твои и дриады,
Как ветром гонимые листья летят, облепляют фасады….

- Да, - задумчиво произнес Томас - Архитектор был романтик. Ты говоришь, что вся эта красота была создана незадолго до большой войны? Тогда я понимаю, почему в этой нежности и хрупкости скрывается затаенная грусть.
Я вздохнула, соглашаясь с ним. И мы пошли дальше, продолжая прогулку.

Мы вышли на набережную Макарова. Свежий ветер, задувавший с Балтики, гнал по Неве высокую волну. Темно-синие гребни, увенчанные белыми барашками, бились о гранит набережной. Томас остановился, запрокинул голову к небу:
- До чего же хорошо! – улыбнулся он. – Город, полный света, воздуха, простора! Счастливы те, кто живут здесь, Ника.
- Ну, светло здесь далеко не всегда. Гораздо чаще – пасмурно и дождливо. Знаешь, петербуржцы даже придумали про себя поговорку, что они могут различить сто оттенков серого цвета. Но я люблю этот Город и в солнце, и в дождь.
- Его нельзя не полюбить, даже увидев всего один раз!
Я кивнула, радуясь тому, что Томас влюбился в Петербург с первого взгляда, и тоже запрокинула голову вверх. По яркому небу стремительно неслись легкие пушистые облака, слегка подсвеченные солнечными лучами. Золотой шпагой пронзал синеву шпиль Петропавловской колокольни. Одинокое облако замерло возле шпиля.
- Смотри, совсем, как мачта с парусом. Знаешь, Ника, Волки, в основном лесные жители. Но вот меня всегда тянуло к морю.
- Значит, ты – Морской Волк, - рассмеялась я. – А наш Город, со времен основания, сравнивают с кораблем, плывущим из Прошлого в Будущее, вопреки всем историческим бурям.
- Хорошее сравнение! И город фрегатом плывет в закат, надевши лохматые облака на тонкие шпили.
- Святые небеса! Да у вас там и Медведева поют?!

От изумления я покачнулась и облокотилась на симпатичного гранитного льва, чья фигура украшала парапет набережной.
- Ну, если ты скажешь, что в вашем мире читают Бродского,  у меня точно случится когнитивный диссонанс!

  Мы как раз приблизились к известному на весь Питер весьма антуражному заведению под названием: бар «БутерBrodsky».
- Кого читают? Нет, это имя мне не знакомо.
Томас подошел вплотную к большой стеклянной двери и с интересом рассматривал внутреннее убранство бара.
 – А место приятное. Похоже на одну таверну, где мы любим собираться с друзьями. Там тоже такие низкие кирпичные своды, потертая барная стойка и разнокалиберная мебель с подушечками на стульях. А заезжие менестрели исписали все стены цитатами из своих песен.
Я расхохоталась.
- Менестрели – они такие! Их медом не корми, дай оставить о себе память в веках!
- А кто был человек, в честь которого назвали бар?
- Знаменитый поэт. Он жил когда-то здесь, на Васильевском острове. А потом был вынужден покинуть свой город и отправиться в изгнание. Но продолжал любить Петербург до конца своих дней.
Я чуть помолчала, соображая, что бы такое подходящее процитировать Томасу.
- Вот послушай, что он написал:

Да будет в ночи для тебя гореть звездная мишура,
Да будет удача ладони греть у твоего костра.
Да будут метели, снега, дожди и бешеный рев огня.
Да будет удач у тебя на пути больше, чем у меня.
Да будет могуч  и прекрасен бой, гремящий в твоей груди.
 Я счастлив за тех, которым с тобой может быть по пути.

  Глаза Волка блеснули золотом. Он тихо произнес:
- И я счастлив, что Судьба соединила наши пути, Ника. Но в этом стихотворении говорилось про бой. Можешь сердиться, сколько тебе угодно, но я не допущу, чтобы ты рисковала своей жизнью, ради наших нелегких поисков.
- Снова-здорово! Опять двадцать пять! Мы еще ничего искать не начали, а ты уже надо мной  трясешься, как наседка над цыпленком. Хватит уже меня  опекать!

Томас только страдальчески закатил глаза  и простонал:
- Небесная Сестра, за что ты послала мне такое  наказание? Эта девушка способна вмиг превратить пафосную драму в легкомысленный водевиль.

Вот с кем с кем, а с курицей меня никто не сравнивал. Пожалуй, приму это за комплимент.
Я только хмыкнула.
- Если будешь говорить глупости, придумаю, как еще тебя обозвать. Ладно, хватит болтать. Двигаемся дальше.

Мы перешли Неву, пробежали еще несколько улиц и, наконец, очутились в искомом дворике. Томас задумчиво коснулся Стены Памяти с бронзовым барельефом артиста, почитал многочисленные надписи на стенах, улыбнулся причудливому граффити.
- А вот здесь нет никакого пафоса. Маленький незаметный двор, старый дом с облупившейся штукатуркой… И очень теплая, искренняя благодарность людей за песни, созданные Мастером. Благодарность и любовь. Пожалуй, это и есть бессмертие, как ты думаешь, Ника?

Возле лесенки, ведущей в подвал, стояло множество мотоциклов.

Мы спустились в бар. Я расплылась в улыбке, когда увидела, насколько  Волк  в своем кожаном прикиде вписывается в здешнюю атмосферу.
Шумная толпа парней и девушек вполне неформального вида расселась за длинными столами. Пока Томас бегал к бару за пивом и орешками, я с любопытством оглядывалась по сторонам. Пожалуй, Волк был прав насчет искренней любви к барду и полного отсутствия ложного пафоса.